Он сидел на полу, смотрел на Савельева и судорожно размышлял о том, а не подсказать ли Пашке такой вариант побега из действительности Мерое.
Павел выбрался из клетки, нащупал рукой перильца лестницы и начал спускаться. Солдат как мог помогал ему, освещая путь.
Ларин бессильно ударил рукой по полу клетки. «Я не смогу…» — подумал он. И закрыл глаза. Видеть, как Савельев ступенька за ступенькой спускается навстречу собственной смерти, было просто невыносимо…
Внизу его ждал Домбоно. Павел удивленно глянул на него.
— Вы и здесь? — спросил он. — А я, дурак, думал, что вы стоите в храме и под пристальным взглядом вашего бога дождя точите ножи булатные.
Его сердце захлебывалось, словно хотело как можно скорее выскочить из груди. «Говори, — подумал он. Приказ — гипноз, приказ — спасение. — Говори! Говори, не переставая! Пусть слова станут твоим личным наркозом, не позволяй себе думать о чем бы то ни было! Говори любые глупости, издевайся над ними… но только говори…. говори… обезболь словами свой путь к концу… Пусть в начале было Слово и в конце будет оно же».
— Вы нас не понимаете! — с серьезной грустью отозвался Домбоно.
— Ну, нельзя же требовать от меня невозможного. Ваша царица-богиня пожелала принести меня в жертву, а я должен ей еще и спасибо за это сказать? — Павел торопливо огляделся по сторонам. Со всех сторон их окружали солдаты. У всех в руках были ярко горящие лампы причудливой формы. Савельев опустил голову.
Стена. Огромная, теряющаяся в ночи. Клеток в темноте отсюда совсем не видно, их поглотил непроницаемый мрак. И только где-то высоко-высоко, словно звезда, подрагивал беспокойный огонек, оповещавший ночь: здесь вершина пирамиды, здесь вершина Мерое, здесь последний храм, конец мира. Здесь ждут боги.
— Вполне возможно, что все вы останетесь в живых, — мрачно оповестил Павла Домбоно.
Савельев вздрогнул.
— Возможно? Что значит ваше «возможно»? Если вы оставите висеть их там наверху, доставать вам придется сумасшедших. Да-да, через пару дней они сойдут с ума. Кто ж такое выдержит?
— Идемте! — почти вежливо ответил Домбоно. — Все зависит только от вас. У вас мало времени: всего лишь до восхода солнца, — и жрец махнул рукой в сторону дворца. — Очень мало времени…
— Тогда хватит болтать! Что я должен делать?
— Царица хочет видеть вас.
— Опять? Но я не могу наколдовать ей дождь! — Я — геофизик, я все знаю про лед, увлекаюсь древними черными фараонами, немного соображаю в медицине и все!
Домбоно резко обернулся к пленнику.
— Вы сами тоже слишком много говорите! — в его темных глазах отражались огоньки масляных ламп. — А что можете-то? Или вы умнее, чем мы?
Савельев даже растерялся. На лице Домбоно читалась неприкрытая угроза. Она, словно маска, облепила его лицо.
— Кто это «мы»? — спросил Савельев.
— Мы — жрецы-целители.
— Я ж не знаю, как вы лечите людей. Вы ж ничего не рассказываете. Только сказали, что Филиппс лежит в вашей «больнице» и у него спал жар. Благодаря соку какого-то ледяного цветка.
— Дня через три он окончательно поправится… а вы смогли бы вылечить его так быстро?
— Голыми руками, без лекарств — нет. А лекарств у меня нет. Даже вашего ледяного цветка. Так что у вас — фора!
— Вы издеваетесь над нами, — процедил сквозь зубы Домбоно. — А зря. Не думаю, что вам удастся выжить…
— Стоп! — Павел рассерженно махнул рукой. — Вам прекрасно известно мое положение, сеньор наиверховнейший жрец Домбоно. Вы что ж, вызываете меня на медицинскую дуэль? Так я ведь медик-недоучка, бросил в свое время питерский Первый медицинский на последнем курсе…
— Да, возможно, это — дуэль…
— Сразу можно было догадаться. Но что за дуэль! У вас есть все, а у меня ничего.
— Нам нужна только помощь нашей собственной души на самом деле. И этого более чем достаточно. Вам же необходимо поставить диагноз.
— Ничего не понимаю, — Савельев медленно шел за Домбоно. Солдаты освещали дорогу ко дворцу. — Мои друзья висят в клетках в ожидании ужасной смерти, а вы со мной тут невесть о чем спорите!
— Вот именно, невесть о чем.
— Вы что, держите меня за существо, у которого не нервы, а канаты, Домбоно?! — Савельев встал как вкопанный. — Или вы собираетесь уничтожить меня уж совсем изысканным, дьявольским способом?
— Нет! В Мерое никогда не лгут.
— Тогда ваша Мерое — рай земной, — и Савельев оглянулся на стену, где наверху в черной перине ночи висели клетки… Вновь завыл Шелученко, вновь молился и умолял кого-то, кто был еще выше них, Ларин. — Их жизнь в награду за мой диагноз?
— Да. Так хочет царица.
— Если мой диагноз окажется верным, нас оставят в живых? — задохнулся Савельев. — Но нам никогда не позволят покинуть Мерое, да?
— Если вы поможете, — сдержанно улыбнулся Домбоно. Его удивительное лицо, в котором причудливо смешались восточные и европейские черты, на мгновение стало мягким, добрым, умиротворенным. — Рискните, чужак. Вы и ваши друзья будут живы до тех пор, пока будет жить ваш пациент.
— Но я же врач-недоучка! Я давно не врач! Я — геофизик, специалист по снегу, ненавидящий зиму и влюбленный, как дурак, в историю черных фараонов. Вот именно, как дурак! — Савельев вновь спасался бегством в сарказме. Медицинская дуэль в городе, на который не оказали никакого влияния три-четыре бесконечно долгих тысячелетия… До чего же абсурден этот мир! Павел вновь остановился, оглядываясь на гигантскую стену. В почти совершенной, удивительно прекрасной тишине едва был слышен пронизанный иголочками страха голос Алика.
— Да идем же быстрее к этому вашему пациенту! — закричал Савельев. — Чего на месте-то топчемся?!
Больной лежал на широком красивом ложе. Прошитое золотом одеяло укрывало его почти с головой, на которую была накинута золотая пелена, один в один похожая на ту, что видел Савельев на царице Мерое.
Холодные, высокие стены были украшены золотым причудливым орнаментом, в котором преломлялся свет сотен масляных светилен. Вероника бы могла много чего порассказать об этих орнаментах, а для Савельева они были лишь немым образцом красоты.
По сравнению с объемами самого дворца, комнатка больного казалась даже маленькой. И совершенно пустой — только кровать из слоновой кости. Больной лежал совершенно неподвижно, и на мгновение в голове Савельева даже мелькнуло страшное подозрение, что пациент скорее мертв, чем жив, и что Домбоно, едва он прикоснется к нему, обвинит его в смерти бедняги. Мол, дотронулся чужеземец до честного мероита, и от ужаса у того душа — ка, ба или как там еще — от тела и отлетела в небеса, да к богам…
— Ну, и чего вы от меня хотите? — грубо хмыкнул Савельев, останавливаясь на пороге. — У меня же глаза, а не рентген.
