– Минуточку… – резко сказал ученый. Он достал рацию, щелкнул кнопкой и сказал негромко:
– Первый говорит… Да… Это я… Заблокируйте кафе… Глухая защита. Максимальная… Снимете, когда уйду…
Он щелкнул кнопкой и сунул рацию в карман. Потом он подозвал метрдотеля и распорядился удалить всех из кафе. Он дождался, пока все официантки, и шеф-повар, и метрдотель вышли на лужайку и уселись на травке рядом с посетителями, пересчитал их, потом вернулся к столику.
– Сейчас… – сказал он и прислушался. – Сейчас…
– …час… – откликнулось эхо.
– Продолжайте, – сказал знаменитый. – Необходимы предосторожности…
Голос его гулко отскакивал от невидимого купила, накрывшего придорожное кафе.
– Техника на грани фанатизма, – сказал приезжий. – А что толку? Все равно вам придется впустить всех сюда.
– Ни в коем случае!
– Потому что сейчас вы убедитесь, что это не ваш эксперимент, а мой… А мой эксперимент можно проводить только в толпе и на уровне толпы.
Потом королева говорит:
– Введите арестованного.
И канцлер со стражей вводят Шекспира.
– Ты автор преступной пьесы, игранной в ночь перед бунтом?
– Нет, ваше величество.
– Что это значит?
– Пьеса была переписана много лет назад. Это старая пьеса.
– Я не знала этого, – говорит королева. – Я хорошо относилась к вам, актерам, – и вот ты под стражей. Почему ты обманул меня?
– Я не обманул. Я под стражей потому, что говорил правду.
– Правду?… Тогда скажи, почему народ молчал, когда я проезжала?
– Не нужно было казнить Эссекса.
– Так… Почему же не нужно было?
– Народ любил Эссекса.
– Если бы любил, он пошел бы за Эссексом.
– Народ любил королеву.
– Ты все врешь! Какое дело народу до графских распрей с короной?
– Все дело в Ирландии… Народ надеялся, что Эссекс прекратит эту войну. Наступило молчание.
– Да, – сказала королева. – Казнить было не нужно. Но тут ничего не поделаешь. Поздно… Я правила долго и наскучила моему народу… Народ теперь не верит мне.
– Чернь ничего не решает, – сказал канцлер.
– Чернь решает все, – сказал Шекспир.
– Он прав. Не мешайте, милорд, – сказала королева. – Скажи мне, зачем ты живешь, зачем ты пишешь пьесы? Ты непонятен мне, а я этого не люблю.
– Меня об этом уже спрашивал граф Ретланд.
– Ты каркаешь, как старый ворон, и все пьесы твои наполнены кровью.
– Мы живем на бочке с порохом, и я предупреждаю об опасности!
– Так… Ты опять прав… Это тоже нужно для Англии. – Она хлопает в ладоши, и входит слуга. – Позовите стражу… Освободите моего актера, – говорит она канцлеру. – И заготовьте указ о производстве его в камер-юнкеры.
– Государыня, – говорит Шекспир, – это только кажется, что птицы в клетках поют… На самом деле они плачут.
– Не серди меня, – возражает королева. – Делай что надлежит. Ступай. И Шекспир вышел.
– Государыня, вам пора принимать лекарство, – сказала камеристка.
– Дайте мне умереть спокойно… ибо англичане столь же сильно наскучили мне, как и я им! – сказала королева.
И тут мы кончаем рассказ о королеве потому, что Шекспир вышел на берег Темзы.
…На топкой площадке у реки Темзы стоит шестиугольная башня. Она из бревен, наверху она сужается.
Вокруг башни тинистый зловонный ров. Через этот ров перекинуты мостки. Они осклизли от грязи.
На верху башни полусогнутая фигура Атласа, несущего земной шар. Это театр «Глобус». Ворота его открыты, и он пуст.
По мосткам быстро идет женщина. Она кутается в плащ и прекрасна собой.
– Вилли! – кричит она и кидается к Шекспиру по осклизлым мосткам.
– Зачем ты в городе? – спрашивает он, подхватывая ее.
– Я приехала увидеть тебя… Мне сказали, что ты тоже схвачен.
– Почему ты одна? Где твои люди? Ты же знаешь, что творится в городе.
– Я приехала увидеть тебя… Я хотела узнать о тебе в театре… Я думала…
– Театр еще пустой. Сегодня спектакль поздней… из-за событий. – Неожиданно он усмехается криво. – А ведь должна идти моя новая пьеса.
Она поглядела недоумевающе:
– Ты написал новую пьесу?… В эти дни?
– Да, закончил. Но боюсь, никто не придет… Может быть, ты придешь?
– Нет, Вилли, не приду. – Взгляд у нее стал почти злым.
– Добилась свидания?
– Я еду в Тауэр.
…Мрак тюремной камеры. Мокрые стены, солома. Это Елизавета навестила мужа в Тауэре.
– Как хорошо, что ты пришла… Я думал, ты не придешь, – говорит Ретланд. Он весь дрожит. Она тоже дрожит и смотрит в сторону.
– Ты только меня любишь, Элиз?
– Да, Чарлз, только тебя… Здесь страшно, Ретланд, но будь мужественным.
– В этот день мы оказались одни… Вот что самое страшное, Элиз. А мы еще надеялись, что это тупое стадо могут поднять наши крики или та жалкая пьеса, которую мы заказали накануне… Элиз…
– Что?
– Ты меня сильно любишь?
– Да.
– А почему мне все время кажется, что ты шлюха?
– Тут уж ничего не поделаешь!
…Рев толпы, стоящей на площади против королевского дворца. Это скрипучий одутловатый проповедник в черном говорит речь людям, которые охвачены страхом.
– Истинно говорю вам! Причина восстания – грех, причина греха – пьесы. Когда благовест созывает к проповеди – трубы зовут на представление! Сатана уловил в сети самого графа Эссекса и толкнул его на безбожное восстание! И вот теперь он казнен, а мы терпим поражения от еретиков ирландцев! Причина войны – грех, причина греха – пьесы! Опасны театры, и актеры – лишний сорт людей! Идем и разрушим пристанище нечестивых! – кричит проповедник и сходит с помоста, и толпа с ревом идет за ним по улице.
…Рев толпы в театре «Глобус», где на подмостках идет пьеса в стихах и люди ревом встречают слова актеров.
– Как называется пьеса? – спрашивает опоздавший.
Ему не отвечают.
– Кто автор?
– Заткнись, слушай!… Не мешай смотреть…
– Но-но, – угрожающе говорит опоздавший. Но его за шиворот отодвигает грязная рука, и он, оглянувшись назад, понимает, что лучше стоять молча.
…За занавеской стоят актеры, ожидают выхода и смотрят в щелку.
– Хорошо идет, – говорит один, слыша то мгновенный рев, то такую же мгновенную тишину. – Театр набит до отказа. Вилли всегда делает сборы.
– Бедняга, – говорит другой. – Жаль, что он уезжает в свой паршивый Стретфорд, к своей паршивой жене, к своим паршивым братьям…
– Куда он девался, Бербедж?
– К нему пришла женщина.
И все услышали крики подошедшей толпы.
– Долой нечестивых! – кричит одутловатый проповедник, и толпа вторит ему. Но нестройно. Так как толпа в театре ощетинивается дубинами и ножами.
