И рявкнул:
— Профессор Гелл, что это значит?!
А у Гелла была одна забота — от меня отцепиться. Он верещал и лупил меня свободной рукой, но все слабее, потому что я постепенно смыкал клыки, и до артерии уже оставалось всего-ничего. Вкус у него был отменный, особенно после этой донорской крови и полуголодного существования.
Дью меня тронул за щеку и говорит:
— Эльфлауэр, пожалуйста, отпусти этого идиота. Я тебя очень прошу. Ты отпустишь его, а я — тебя. Идет?
Не уверен, что поверил ему на тот момент. Люди все время врут. Но мне хотелось как-то показать, что я оценил его возню со мной. Я заставил себя разжать зубы — и этот урод Гелл плюхнулся на пол, в полуобморочном состоянии, забрызгивая кровью все вокруг, одной рукой пытаясь зажать место укуса, другой — пытаясь застегнуться. Дью сунул флакон с нашатырем ему под нос, а он заорал фальцетом:
— Эта тварь напала на меня! Вы видели, Дью?! Если бы не вы, он бы мне кость перегрыз! Я думаю, его уже можно уничтожить — должны же нам доставить новый биологический материал?!
А Дью говорит:
— Гелл, срочно покиньте помещение. Когда я сниму фиксаторы, вампир, скорее всего, попытается вас добить.
Гелл уронил моток бинта.
— Как?! Снимите?! Вы с ума сошли!! Вас-то он точно убьет! Вы, Дью, сумасшедший и фанатик!
А Дью усмехнулся, вытащил из ящика стола ключ и говорит:
— С вампиром легче договориться, чем с некоторыми людьми. Убирайтесь отсюда. Мне за вас стыдно.
Гелл засупонился кое-как и вывалился в коридор. А Дью смотрел, как я облизываюсь.
— Ай да дракон, — говорит. — Страшный! Я отпущу тебя, Эльфлауэр, только, пожалуйста, не пытайся удрать из здания, ладно? Иначе не только тебя будут искать, чтобы убить, но и начнут активно уничтожать других вампиров, понимаешь?
И мне как-то не сказалось, что нет мне никакого дела до других. Потому что мне временами мерещился запах женщины. Я не мог быть виноват в том, что дружки Гелла убьют женщину. Я кивнул.
Тогда Дью отомкнул замки и подал мне руку. Я думал, что сяду без его помощи, но все-таки… подал ему свою руку все-таки. И сел рядом с человеком, которого можно было убить двумя движениями, но не хотелось. Смешно, но совершенно не хотелось. А Дью сказал:
— Я принес тебе кое-какую одежду.
Хорошие тряпки принес, кстати. Не свои обноски, а новый костюм — по последней стадной моде. Это я тоже оценил, догадался, что он меня оскорбить не хочет. Я оделся, и мы довольно мило поговорили. Правда, я все время думал, что мог бы убить его и уйти… но он пахнул как-то… слишком знакомо, что ли. Моей собственностью. Моим личным человеком. Вероятно, потому, что я его пил, знал вкус его крови — а он при этом был еще жив.
И я относительно легко удержался. К тому же я изрядно хлебнул крови Гелла. Даже через шерстяной рукав и рубашку, которая была там внизу надета, я хорошо прочувствовал, как это было горячо и вкусно.
Дью позвал меня к себе в кабинет. Я пошел; тогда и рассмотрел, какое громадное здание и как все тщательно охраняется. Все двери под паролем; все окна с небьющимися стеклами — мне пришлось бы потрудиться, чтобы отсюда выломаться. Время от времени до меня доносился запах наших, далекий и слабый. Я спросил Дью, где они, но он не захотел мне рассказать и показать, а я не стал настаивать.
Я решил, что еще увижу.
После стола спать на лайковом диване в кабинете у Дью мне показалось очень уютно. И он сам не ушел, а притулился в кресле, с ногами на табурете. Дью многие вещи понимал. Что я люблю комфорт. Что я замечаю его претензии мне понравиться и помочь. И что его жизнь отлично охраняет спокойное отношение ко мне — вроде того, что все будет отлично, если он не начнет меня бояться, трогать или еще как-то посягать.
Тогда, у Дью в кабинете, мне казалось, что все постепенно начинает налаживаться. Ха, не тут-то было! Среди ночи в его кабинет вломились охранники с огнеметами и держали меня на мушке, пока Дью не выволокли в коридор. А потом закрыли дверь и заперли ее на лазерный замок. До решения моей дальнейшей участи.
Они не сожгли меня исключительно потому, что Дью вещал им с нечеловеческой силой о моей уникальности, как биологического материала, и о моей редкостной способности выходить с людьми на контакт. Он был отличный психолог, по-моему — умел выводить безупречные формулы для каждой группы особей. Но больше его способности мне ничем не помогли; я сидел в его кабинете, читал книгу из его библиотеки и злился на себя. Думал, что остаться в плену ради какого-то там человека мог только последний дурак.
Я тогда думал, конечно, что не стоило убивать Дью, но надо было уйти — а здравый смысл подсказывал, что серьезная война с хорошо осведомленными людьми могла оказаться совсем не таким веселым развлечением, как кажется. Я не хотел, чтобы меня сожгли. И я не хотел, чтобы жгли моих сородичей.
Меня бесило то, что стадо называет прогрессом. Тысячи лет все было правильно. С тех самых пор, когда они строили в лесу хижины из бревен, а мы бродили вокруг этих хижин, как волки вокруг стада оленей, все шло совершенно закономерно. В нормальном природном режиме. И если стадо убивало кого-то из нас — неудачника, бедолагу, не приспособленного к борьбе за существование — это выглядело жестокой справедливостью. Но сейчас-то?
Стадо готово прибрать к рукам все, что мы им дали за эти тысячи лет нашего совместного развития — а потом от нас избавиться?!
Тогда, сидя в кабинете у Дью, я очень хорошо осознал: мы не можем воевать, как люди. Мы не умеем убивать без нужды, без счета и меры. С людьми можно воевать только по принципу «стадо против стада», но мы не стадные существа. Нам, вероятно, придется искать компромиссы и приспосабливаться — а расквитаться можно будет потом. Не со всем стадом гуртом, но с отвратительнейшими его представителями.
Я решил стать дипломатом вампиров среди людей, хоть это и могло бы показаться унизительным. Кто бы сравнился с моими сородичами, когда нужно затаиться и ждать?
Поэтому, когда примерно через сутки пришел совершенно замученный Дью с дурацким экскортом из огнеметчиков, я был покладистый и общительный до нереальности. Он сказал с заупокойной миной:
— Эльфлауэр, прости, я сделал все, что смог, но пока не убедил их, что тебе можно тут остаться. Пойдешь со мной?
А я только улыбнулся:
— Конечно. Ведь ты же не дашь им замучить меня до смерти?
Видел бы ты его мину! Как его терзала необходимость приглашать меня в клетку! Он понял, понял, что я — разумное существо. Его душа не терпела насилия; разрывался, бедняга, между стадом и мной. Я его пожалел. Стадо-то ему — свое, а я?
