Котов спрятал в карман бумажку с цитатой и продолжал:
— Какое все это имеет отношение к обсуждаемому вопросу? А то отношение, что прежде всего мы недопустим никакого легкомыслия в изучении проблемы. Без лишнего скептицизма, обычно диктуемого недоброжелательством к ученому открытию, но и без детского легковерия — вот то отношение, которое я призываю проявить к заявлению молодого человека, именующего себя доктором Линевичем.
Раздались сдержанные хлопки.
Несмотря на неприятно прозвучавшие слова «именующий себя доктором Линевичем», Петр Эдуардович был на седьмом небе. Он ерзал на стуле, что-то возбужденно выкрикивал, вообще вел себя крайне легкомысленно и даже непоследовательно, что ему в бытность доктором Линевичем не было свойственно. И вдруг случилось нечто очень важное и притом неприятное. Он заметил, что соседка как-то сжалась, стараясь отодвинуться подальше от него.
Кажется, только сейчас Майя полностью осознала, что этот симпатичный рыжий юноша — вовсе не юноша, а старик, который по возрасту годится ей даже не в отцы, а в дедушки. Он принял обличив молодого человека? Она была готова в это верить, хотя… В это верит, к сожалению, и заместитель ректора Курицын — или лжет, что верит, а все студенты, в том числе и Майя, знали, что Курицын — карьерист. Очень странно… и подозрительно, что он вдруг стал выкладываться в защиту непроверенного дела. Ведь с такой прямолинейностью не выступил больше никто ни из студентов, ни из преподавателей. В том числе и отец. Ну конечно, все это из-за Курицына. Никому неохота записываться в союзники к подонку. Никому? А вот как будто попросил слово Игорь Григорьевич. Да, он уже поднимается на кафедру! Под аплодисменты всех студентов и некоторых из преподавателей немолодой, с бородкой, профессор патологоанатом Кирсанов. Этот скажет!
В зале пронесся приветственный шумок, когда Кирсанов, лицом похожий на Тимирязева, взошел на кафедру, выпрямился во весь свой немалый рост и сказал без улыбки:
— Так в чем, собственно, дело? Нас уверяют, что ушедший на пенсию врач-ассистент Линевич, шестидесяти семи лет, — вот он.
Кирсанов сделал жест в сторону вставшего от волнения Линевича, и все в зале повернулись в его сторону.
— Маловероятно! — продолжал оратор, внимательно вглядевшись в стоявшего, как напоказ, Петра Эдуардовича. — Но… Если обратное развитие старческих явлений действительно открыто — в чем же дело? Нам остается проверить этот метод в строго научных условиях, в одной из клиник под наблюдением профессоров-специалистов.
— А если не выйдет? — раздался чей-то взволнованный голос.
— Если не выйдет, — подхватил тотчас Кирсанов, — стало быть, чепуха. Это только о спиритизме говорили наши деды: нужны, мол, особые условия благоприятствования, тогда сила спиритизма проявится. А в науке этой мистики нет. Если метод строго научен, он не должен дать осечки!
— И не даст! — крикнул задорно Линевич.
— Теперь вопрос в том, кого же подвергнуть этому… гм… лечению? — продолжал Кирсанов ровным голосом, игнорируя восклицание Линевича. — Ловить на улице стариков мы не станем. — Он строго посмотрел на засмеявшихся слушателей. — Дело это сугубо добровольное. Многие старики и не захотят повторять всю волынку сначала. Что?
Курицын увидел, что, так сказать, инициатива как-то уходит из его рук. Собираются производить повторный опыт… А его выступление уже забыто? Нет, не выйдет!
Он вскочил и закричал:
— Кто же из пожилых людей откажется вернуться к молодости, чтобы еще энергичнее участвовать в строительстве нашего общества?! Профессор Кирсанов проявляет неверие в инициативу масс!
Кирсанов, не оборачиваясь в сторону возбужденно машущего руками Курицына, отчетливо сказал:
— Правильно замечено. Вот я и предлагаю профессору Курицыну добровольно подвергнуться терапии омоложения!
В зале грохнул хохот. Курицын ошеломленно замолчал, потом обиженно крикнул:
— Мне вовсе незачем омоложаться! Я не старик!
— Но и не юноша, — спокойно возразил Кирсанов. — В ваши пятьдесят четыре года…
— Пятьдесят три! — крикнул разозленный Курицын.
— Ну, и в пятьдесят три организм достаточно изношен и требует омоложения. Тем более если человек собирается взвалить себе на плечи ректорские обязанности, — добавил оратор, и тотчас возникло то, что в стенограммах именуется «оживлением в зале».
— Вы же сами, Анатолий Степанович, — обратился Кирсанов к Курицыну с хорошо имитированным изумлением, — ратовали тут за метод Линевича, почему же не хотите помочь этому методу личным участием в опытах? Может быть, вы перешли на другие позиции? Может быть, возражения нашего ректора профессора Орловского с опозданием, но все-таки дошли до вас и вызвали отрицательную реакцию на мое предложение?
— Нет! — в отчаянии крикнул припертый к стене Курицын. — Я согласен!
В зале раздались бурные аплодисменты. Курицын кланялся, кисло улыбаясь.
Рабочий день районного прокурора хлопотлив и напряжен. Очередным посетителем был заведующий столовой, той самой, сидя в которой омоложенный Линевич писал сам себе разрешение на занятие комнаты.
— Скажите, — спросил прокурор, — меню у вас пишется задолго до того дня, когда оно, так сказать, входит в законную силу?
Он вынул из ящика стола и показал полученное им от Линевича измятое меню.
— Видите? Дата — двадцать второе мая, а дата письма, написанного на обороте, — пятнадцатое. На семь дней раньше. Как это могло случиться, не поможете ли понять?
Посетитель, щуплый человечек неопределенного возраста, помолчал, поморгал глазками и, вздохнув тяжело, промолвил:
— Мы, гражданин прокурор, пишем меню под копирку на месяц вперед.
— Позвольте, а даты?
— Даты мы проставляем тоже за месяц вперед. Тридцать меню, ну, мы ставим первое число, второе, двадцать второе… Проявляем заботу о посетителе.
— Ах, так! Стало быть, вы изо дня в день не меняете подаваемые блюда? — воскликнул прокурор. — Да как же так? А указания, чтобы вы разнообразили стол?! Позвольте! — Тут уж прокурор вскричал совсем сердито: — Вам-то отпускают, я знаю, и свежий творог и фруктовые соки, а здесь, в этом неизменном меню, я всего этого не вижу!
«Так и есть! — горестно подумал завстоловой. — Меню и дата — это и был крючок а я, идиот, не понял и попался!»
— Творог на базе кислый, а соки… не в спросе, — сказал заведующий охрипшим голосом. Он старался смотреть в глаза помрачневшему прокурору.
— Хорошо, идите, — сказал после паузы прокурор. — Мы еще вернемся к этому разговору…
