«Туда нельзя», — сказал Альфреду какой-то горожанин с пестрыми потеками на лице. — «Там Жрице стало плохо». — «Мне можно», — ответил Альфред, — «я доктор». И он вынул из кармана советника-отвертку. Почему-то это подействовало. Зеваки расступились, и он увидел Лусию, скорчившуюся среди луж под своей нерастраченной алой мантией.
— Лусия, — сказал он, наклонившись над нею, — все в порядке со мной, а советник тоже, кажется, в порядке. Но что с вами?
Ему пришлось встать на четвереньки и нагнуться совсем близко к спутанным черным волосам, закрывавшим лицо.
— Ногу… сломала, — не сказала, а еле выдохнула она. — Что-то… очень больно… и не проходит.
— Погодите, — отвечал Альфред, — сейчас вам станет легче, а потом мы поедем домой, и там все вы мне расскажете…
Сам он при этом водил руками по ее жилистому телу, не осознавая и не ощущая того, что там было, а только осторожно перекрывая нервные каналы, чтобы боль не мучила. Лусия вздохнула и задышала ровно. Альфред спрятал Нгатабота снова в карман, поднял Лусию на руки — очень осторожно — и понес к ближайшей стоянке жуконогих такси.
Неладное он заподозрил за несколько перегонов до переулка Ясности. Потому что и здесь, весьма далеко от Пирамиды Кзю, у всех встречных, у домов и вообще у всего окружающего был такой вид, будто тут только что прошел веселый праздник Холи. В воздухе витала тонкая цветная пыль. Водитель расчихался и сказал, что дальше не поедет, потому что дыхальца ему дороже. Альфред спорить не стал, расплатился, снова взял Лусию на руки и зашагал к дому-дереву, преступая через горки цветного праха.
Дерево, в котором он провел несколько дней, которое уже называл «домом», курилось и рассыпало разноцветную пыль, как и Пирамида. «И выпали дождем…драгоценности и цветы», — пробормотал Альфред и тем разбудил задремавшую было Лусию.
— Что… здесь, — прошептала она, чихнула, закашлялась и застонала. — Ох… Нидис… Нидис!
— Вы что-нибудь понимаете?
— Да, — выдохнула Лусия, опуская голову ему на плечо. — Да. Где эта ваша…Чинтамани? Вы ее забрали?
— Нет, — отвечал Альфред, расталкивая мембрану локтем и входя в дом, похожий теперь на лавку сумасшедшего художника. Из сугробов пыльцы выглядывал только каменный стол, на который он бережно уложил Лусию. — Нет. Я взял пакет и понял свою судьбу. Она заключается не во власти. Но это сейчас не важно. Короче, я оставил ее там, потому что она мне не нужна. Она и так со мной. Но с вами, моя дорогая… и с Нидисом… что это?
— Три желания, — устало выговорила Лусия. — Или тридцать три. Или триста тридцать три квинтиллиарда…черт, я так могу сломать челюсть, надо помедленнее… Похоже, что эта ваша Чинтамани напоследок исполнила благие желания всех живых существ на ближайших обитаемых мирах. Ну, мое и, кажется, бедняги Нидиса точно… Насчет советника не знаю…
В кармане альфредовых брюк раздалось хихиканье. Альфред вынул «отвертку» и уставился на нее.
— Хехехе, — проскрипел хорошо знакомый голос советника Нгатабота. — И мое. Больше я не буду превращаться. Никогда! Никогда! Совет Трёх-Пятнадцати может утереться, а я наконец-то побуду в покое!
Альфред осторожно положил советника на стол и сам присел на уголок столешницы.
— Значит, — сказал он. — Советник хотел покоя и больше не превращаться. Вы, конечно, хотели прекратить этот ваш слишком затянувшийся эксперимент с бессмертием… и теперь вы больше не регенерируете…
Лусия прикрыла веки. Альфред понял — кивать она не решается, чтобы не сломать шею.
— А Нидис?
— У них разум существует в плазмодии, — шепотом пояснила Лусия. — Но плазмодий не размножается. Нужны споры. Потеряешь разум, но познаешь блаженство и обретешь будущую жизнь. В потомках. Поэтому они и страшатся, и хотят…
— Я понял, — сказала Альфред. — Я понял… это все любовь… я не могу рассказать, но я почувствовал там, с Чинтамани в руках, столько любви… но только я не думал, что это будет так… Хороший бы из меня сейчас был Чакравартин: мудрец познал любовь и зацвел, и разлетелся в цветную пыль, королева не может пошевелить пальцем, чтобы не рассыпаться на части, а воин— советник превратился в отвертку!
— Значит, все зря… И что же вы теперь будете делать, бедный мальчик…
— Я не мальчик, — спокойно отвечал Альфред. — А кроме пути Чакравартина, есть ещё и другой. Вот я его и выбрал. Сначала я сделаю вам ещё одно обезболивание, потом воздам должное мудрому Нидису, да осчастливит наш дом кто-нибудь из его потомков, а это все буйство любви я приберу, что до советника, то полагаю, ему будет просто приятно побыть там, куда я его положил…
— Бодхисаттва, — прошептала Лусия, повинуясь силе, втекавшей в нее через золотистые, в цветных пятнах ладони. — Будда Майтрейя…
Альфред, завершив лечебную манипуляцию, стащил через голову рубашку, набил ее тем, что осталось от ласкового мудреца, и направился к выходу. За спиною советник Нгатабот язвительно произнес: «Бодхисаттва! Не выйдет из него бодхисаттвы, недостаточно цинизма в нем, благостен чересчур!», а тихий голос Лусии ответил: «Он научится, даю тебе слово».
— Я научусь, — сказал Альфред, вернувшись к столу. — Вас, моя королева, я вылечу, вам сейчас главное просто не двигаться резко, а тело возьмет свое, и мы ещё будем с вами танцевать, а на другое учение у меня будет много времени, ведь бодхисаттве так и полагается сидеть под деревом, а дерево-то вот оно, можно даже и горшок у входа оставить, пусть приходит всякий со своей болью, — и он рассмеялся.
— Смеется, ишь, — проворчал советник. — Что тут смешного, разруха одна от вашей любви вышла.
— Это ничего. От чрезмерной любви такое случается, — заметил Альфред рассудительно. — Но я же сказал, что научусь соразмерять, для того и буду тут сидеть под деревом в помощь страждущим. А засмеялся я оттого, что тот ученый, которого я двадцать восьмой потомок, он принес в наш род сказку из своей страны, про то, что «добрый доктор Айболит, он под деревом сидит…», матушка мне ее рассказывала на ночь, и я иногда воображал, что буду сидеть под деревом и лечить всех, кто ко мне приходит — и жучка, и паучка… и чудище трехглазое. «И ставит, и ставит им градусники!» А вот вместо градусника вас буду применять, советник, как вам такое служение, а?
— Я же сказала, Нгатабот, он научится, — окрепшим голосом отозвалась Лусия. Советник только крякнул и гневно замигал алыми огоньками.
— Ну вот и ладно, — сказал бодхисаттва с разноцветными глазами. — Закончу я уборку, а потом надо будет горшок протереть и подумать насчет легкого ужина. Чинтамани бы, конечно, нам тут живо все усыпала бы яствами восьми видов, ну уж в «Нгасте» что-нибудь, наверное, найдется.
