- То есть как? - воскликнул я в ужасе.
- Ну, знаешь... запах расы... Когда их собирается несколько человек... они воняют...
Прощай, товарищ Мартинец! Ты недостоин тою, чтобы войти в царство будущего! Оказывается, черная скорлупка неприятно действует на твое обоняние! Но, прости пожалуйста, что же сказать после этого о тебе самом, белом яичке с протухшим желточком! Хорошо еще, что я вовремя раскусил тебя! Ну, бог с тобой! Ты оказался не тем, кого я ищу...
Как ты меня огорчил, Виктор, как я ошибся в тебе! Человек из Светлого завтра, но с обонянием американца!
Я работаю с каким-то остервенением. Пишу и перечеркиваю, рву и снова пишу. Это будет не роман, но что-то рождается, может быть рассказ или только материал для рассказа.
Не будут же все люди ангелами - какая была бы тогда скука жить на свете! И, что удивительно, именно негрофобия товарища Мартинца, во всем остальном прекрасного человека, придает всей истории драматизм! Вот это идея! Но в таком случае те же права должны были бы быть и у Ёжки с его философией лени... Но сейчас у меня голова занята Мартинцем, вернее, Мартином Хиггинсом из Нью-Йорка - как будут звать его двойника!
Интересно, что у меня из этого получится.
После окончания исторического института в Вашингтоне Мартин Хиггинс посвятил свое сердце и ум занятиям историей, а свое тело - спорту. Больше всего он любил парить на крыльях. Ему не было чуждо и искусство, которому он отдавал остающееся время. Как образованный человек, идущий в ногу с эпохой, он следил за современной поэзией, музыкой и скульптурой и перед сном часто прослушивал голоса поэтов и просматривал на экране новые произведения художников и скульпторов. В парках, на улице и в домах он всегда с любопытством разглядывал статуи из металла, мрамора, стекла и других материалов.
Однажды Мартин гулял в большом парке Академии изобразительных искусств, в котором статуй было, пожалуй, больше, чем деревьев; вдруг его внимание привлекла скульптура "Крылатый".
Это была алебастровая фигура, стоящая на пьедестале из аэролита материала почти прозрачного, как воздух, и прочного, как сталь. Но Мартина поразила не столько идея скульптора сделать пьедестал из аэролита, благодаря чему "Крылатый" как бы парил в воздухе - с применением аэролита в скульптуре Мартин был уже знаком раньше,- сколько сама фигура "Крылатого", его голова, напоминающая голову птицы, распростертые руки и крылья, составляющие как бы одно пелое с телом. Все в нем было так естественно, будто это человеческое существо родилось с крыльями.
Мартин долго стоял перед статуей, как зачарованный. Ему самому удавалось при благоприятных течениях воздуха парить целый час без отдыха на своих крыльях, поэтому он особенно мог оценить "Крылатого". В эту минуту Мартин был твердо уверен, что никогда еще он не видел скульптуры, которая бы так окрыляла человеческое воображение и наполняла душу человека чувством гордости.
Он без труда узнал, что творцом статуи является женщина-скульптор, профессор Акаделкш изобразительных искусств. Чтобы познакомиться с ней, он записался на ее лекции и стал посещать их.
А когда он ее увидел, то с первого же взгляда его охватило страстное желание обогатить свою жизнь, введя в нее эту женщину. Мартин привык на все новое, непознанное набрасываться со всем пылом своей натуры и овладевать им силой своего ума, памяти и сообразительности; поэтому он предполагал, что и эта женщина, Мая, будет только новым испытанием для его умственных способностей, следующим, пока неизвестным ему чудом света, которое он должен изучить, как изучил историю или летное дело.
Мая пригласила Мартина к себе в ателье, он увидел и другие работы девушки и был очарован ею и всем тем, что окружало ее. Ему казалось, что сияние исходит от Манных губ, когда она говорит, от глаз, когда она улыбается, и от рук, когда она касается глины.
И Мае понравился ученый со склонностью к искусству. Она сумела оценить и его скромность, за которой скрывалось сознание собственного достоинства. Мартин держался всегда просто, без всякой рисовки. Он оказался хорошим партнером в полетах на большую высоту и любил, как и Мая, далекие прогулки среди облаков, розовеющих в лучах заходящего солнца.
Он стал бывать в кругу ее друзей - молодых скульпторов, художников, поэтов и просто знакомых, которые хотя и не занимались искусством, но умели красиво и интересно говорить и увлекали слушателей своими рассказами.
К Манным друзьям принадлежал и негр Боб, поэт и врач. Когда Мая знакомила их, Мартин был восхищен непринужденностью его манер, его обаятельностью и самобытностью. Мартин с удовлетворением почувствовал свое превосходство белого человека, он покровительственно пожал Бобу руку и даже потрепал его по плечу, как бы давая понять, что берет негра под свою защиту.
Мартин проявлял к Бобу искренний интерес, расспрашивал его обо всем, во время разговоров часто касался его особы и, несмотря на свою привычку говорить мало, развлекал компанию рассуждениями об истории черной расы и о будущем Африки. Благодаря ему Боб стал центральной фигурой Манного общества.
И все же - как это ни странно - каждый раз, встречая Боба в ателье, Мартин приходил в какоето непонятное замешательство. Едва открыв дверь и увидев среди белых лиц черное (а замечал он его моментально), Мартин испытывал такое чувство, словно на него упала тень. Если же Боб уходил или его вообще не было в ателье, Мартин сразу же забывал о своей тревоге. Он не мог найти ей объяснения и только смутно предчувствовал какую-то опасность, грозящую ему со стороны Боба. Не потому ли он обращал внимание всех на негра, выделял его среди других и хвалил, чтобы обмануть себя? Чтобы отогнать страшное подозрение, что он гнушается Бобом? Чтобы скрыть от самого себя этот факт?
Эти неясные отношения к Бобу стали выкристаллизовываться, когда Мартин заметил, что Мая расположена к негру. Чем чаще Мартин бывал у Май, тем больше убеждался в правильности своих догадок. Мая оказывала предпочтение Бобу, причем делала это не нарочито, с сознанием превосходства белого человека, как хотелось бы Мартину, а просто из чувства симпатии к нему. Мартин был свидетелем того, как она совсем иначе улыбается Бобу, чем остальным своим друзьям, восхищенно смотрит на него, когда он что-нибудь рассказывает.
Так, наверное, смотрела Дездемона на венецианского мавра, когда он возвращался к ней из далеких плаваний на корабле, полном подарков. Чем дальше, тем больше Мартин убеждался в том, что Боб угрожает самому драгоценному сокровищу его жизни - любви к Мае. Его отношение к негру стало приобретать постепенно иной характер. В душе Мартина заговорил злобный голос против всех негров, голос потомка чистокровного белого, голос, приглушенный столетиями и перешедший в крови у Мартина в неслышный шепот.
