– Опять Михась оборванцев привел, - сказал кто-то. - На черта они тебе сдались? Порубал бы на месте - и вся недолга!
– Ну да! Буду я об них тесака тупить! - проворчал Михась, подгоняя Егора. - Чего встал? Шевели копытами!
– А хошь, мы их в штыки щас у березки-то и поставим! - не унимался деятельный советчик.
– Как Борташ скажет, так и будет!
– Ну, веди, веди… Разбудишь батьку, он те зубы-то пересчитает!
Катя и Егор, опасливо косясь на придвинувшихся вплотную людей, поспешили вслед за конвоиром, ощущая спинами недобрые взгляды.
– А девка-то спелая! - голодно произнес кто-то. - Особливо обувка у ей хороша! Прасковее моей в самый раз! Или Глашке! Слышь, коза! Третьей будешь? Пристяжной возьму!
Мужики злорадно заржали.
Катя вцепилась в руку Егора и не отпускала ее до тех пор, пока Михась не привел их к землянке, казавшейся побольше и почище остальных. Здесь он отпустил арбалетчиков, а Егору и Кате велел ждать.
– Почекайте тут. Только не отходите никуда, а то хлопцы с утра злые.
Он толкнул рассохшуюся дверь и скрылся в землянке.
– Ну что, довольна? - зло прошипел Егор. - Вот тебе твои белые и пушистые!
– Я ничего не понимаю! - на глазах Кати блестели слезы. - Это какие-то бандиты! Но откуда они взялись?
– Вывелись, - сказал Егор. - Методом перекрестного опыления. Над лощиной медленно разгорались зеленые лучи первого солнца.
Поселок постепенно просыпался. Где-то заплакал ребенок. По тропе мимо землянок прошла босая, нечесаная женщина с коромыслом на плече.
– Здравствуйте! - сказала Катя.
Женщина не ответила, искоса уколов ее неприветливым взглядом. Наконец из землянки выглянул Михась.
– Заходьте!
В тесном, едва освещенном масляной плошкой помещении было душно, воняло кислым потом и копотью. Батька Борташ, дородный мужик лет шестидесяти, голый по пояс и лохматый, как мультипликационный людоед, сидел на лежанке, по-турецки скрестив босые ноги в полотняных штанах. Перед ним суетилась ядреная молодуха в подоткнутой рубахе, выставляя на низкую массивную колоду, служившую столом, глиняные тарелки с кусками ноздреватого студня, разваренными клубнями и пучками маслянисто поблескивающих трав. Сервировку завершила пузатая бутыль с мутной жидкостью зеленоватого отлива. Молодуха крепкими зубами вырвала из бутыли затычку и доверху наполнила немалую глиняную чеплагу. В благодарность за хлопоты батька отвесил ей полновесный шлепок по обширному заду, и она величаво уплыла за занавеску, стрельнув напоследок в Егора лукавым, но слегка заплывшим глазом.
Батька неторопливо вытянул брагу, меланхолично пожевал кусок студня и только после этого обратил внимание на гостей.
– Ну? - промычал он без интереса.
– Вот, батька, - Михась помялся, поглядывая на бутыль. - На болоте взяли. Говорят - местные.
Борташ хрустнул продолговатым плодом, напоминающим огурец.
– Ну и что мне - целоваться с ними? Али за стол сажать? Нашел в болоте, да там бы и утопил. Самое место для них, сиволапых!
Скотина какая, подумал Егор. Такой и в самом деле утопит - глазом не моргнет. Включай, Егорка, соображалку, а то поздно будет!
– Я извиняюсь, - сказал он, кашлянув. - Михась тут малость не при делах. Мы ведь нарочно к вам шли.
– Чего? - Борташ, вызверясь, уставил на Егора желтые, в кровавых прожилках глаза.
– Нуда, - убежденно закивал Егор. - Как увидели, что паровозы садятся, так и решили - попросимся к вам!
Он покосился на Катю. Девушка молчала. Не то поняла, что Егор пытается выиграть время, не то была слишком испугана происходящим.
– Что еще за паровозы? - нахмурился Борташ.
– Ну, эти, черные. На которых вы прилетели… Батька хрюкнул в баклагу, расплескав самогон.
– Слыхал, Михась? Это они снаряды так зовут! - он оскалил редкий гребешок траченных цингой зубов. - Паровозы! Эх вы, дярёвня!
– Так я и говорю, - радостно подхватил Егор. - Сколько можно в болотах гнить! Отродясь свету белого не видали. Надоело! Возьмите в отряд.
– Ишь чего захотел… - Борташ поморщился, превозмогая изжогу. - На черта мне лишние рты в отряде? Сам видишь - впроголодь живем!
Он залпом опустошил чеплагу и зачавкал, кусая рассыпчатый клубень.
– Сдается мне, батька, - осторожно заметил Михась, - не дюже они на местных смахивают. Уж больно одеты чисто…
– Ну? - Борташ перестал жевать, поднял масляную плошку с коптящим фитильком и впервые внимательно оглядел сначала Катю, а затем и Егора. - А это мы очень просто проверим. Покличь-ка старуху!
Час от часу не легче, подумал Егор, глядя вслед выходящему из землянки Михасю. Зачем нам старуха? Не хватало еще публичных разоблачений. И Катька что-то совсем скисла, как бы не разревелась и не начала с перепуга правду резать. Это сейчас совсем некстати…
Борташ тем временем полностью сосредоточился на миске со студнем, часто наполняя и опорожняя чеплагу и не проявляя к пленникам ни малейшего интереса.
Стукнуть бы по черепу да убежать, томился Егор. Но за занавеской время от времени шелестел еле слышный шепоток. Не было никакой гарантии, что там не прячутся четверо мордоворотов с арбалетами.
Батька сыто рыгнул, отставив миску. Молодуха тотчас появилась с новой переменой блюд - жирным куском мяса на кости, обложенным волокнистой массой, напоминающей макароны под сыром. Егор с трудом подавил накатившую тошноту. Макаронная масса вела себя чересчур активно, раскрывая то там, то сям большие печальные глаза.
Борташ, ловко орудуя здоровенным тесаком, принялся за мясо.
– Водички не поднесете, хозяюшка? - попросил Егор. - В горле пересохло.
Молодуха вспыхнула и, ничего не ответив, скрылась за занавеской.
– С каких это пор местные начали воду пить? - неприятно прищурился на Егора Борташ.
– Шутка! - поспешно ответил Егор. - Народный юмор. А хозяйка у вас ничего - симпатичная!
– Кой черт симпатичная, - набычился Борташ. - Сухая, как плеть. Повывелись девки… - он тяжело вздохнул и неизвестно к чему добавил: - Жуешь, жуешь, никакого вкусу…
Егор на всякий случай взял Катю за руку.
Дверь распахнулась, и в землянку, шаркая босыми подошвами, медленно вползла скрюченная фигура, в которой лишь по обрывкам тряпья, прикрывающим тело, и седому клочку волос на голове можно было узнать человеческое существо. Темные костлявые руки с подагрическими суставами и загнутыми когтями напоминали птичьи лапы, вцепившиеся в клюку, на которую опиралась старуха. Выцветшие до матовой белизны глаза тускло светились в глубоких провалах черепа, обтянутого коричневой морщинистой кожей.
Здравствуй, бабушка-яга, невесело подумал Егор.
– Зачем звал? - спросила старуха неожиданно звучным молодым голосом, при звуках которого пальцы Кати вдруг похолодели в руке Егора.
