У него и раньше случалась бессонница, но тогда Никлин лишь радовался утреннему свету, освобождавшему его из мучительного ночного плена и возвращавшему в яркий и осязаемый мир. Но сегодня жизнь казалась безрадостной и удивительно тоскливой. Веселое убранство мастерской и библиотеки напоминало ему сегодня интерьер морга. А скромная мысль о регулировке магнито-импульсного мотора привела его в состояние, близкое к полному отчаянию.
Усилием воли он заставил себя открыть книгу заказов и просмотреть список незаконченных дел. Первыми в нем значились циркулярная пила и газонокосилка. Около них стояла пометка "МР", означавшая, что, по мнению Макси, моторы этих устройств требовали регулировки. Этой операции Макси так и не смог обучиться, поскольку испытывал суеверный страх перед вспышками гиромагнитной энергии неисправных моторов, во время которых инструменты слетали со станка подобно взбесившимся насекомым.
Никлин всегда не любил это занятие, считая его крайне скучным. Настройка парамагнитных блоков моторов похожа на попытки уговорить это капризное существо. Занятие и впрямь малоинтересное, даже если человек пребывает в превосходном настроении. А сегодняшним утром Никлину оно показалось поистине ужасным. Проклиная удаленность друг от друга населенных пунктов Орбитсвиля и отсутствие единых технических стандартов, что делало невозможным простую замену барахлящих блоков на новые, Никлин в сердцах захлопнул журнал заказов.
В этот момент бесцветная неподвижность мира за окном мастерской была нарушена облаком пыли, двигавшимся по дороге. Макси Меллом, как обычно опаздывая, торопился на работу на своем старом мотороллере. Подъехав к мастерской, Макси привстал и отсалютовал Никлину. Сохраняя горделивую позу всадника на параде, он с дребезжанием продефилировал мимо окна, замедлил ход и наткнулся наскальный выступ, торчащий над поверхностью спекшейся от солнца глины. Это случалось уже не в первый раз, мотороллер привычно дернулся вверх и медленно завалился набок, увлекая за собой хозяина. Макси с проклятием вскочил, пару раз пнул мотороллер, подобрал свою яркую зеленую шляпу и смешной переваливающейся походкой направился к мастерской. – Доброе утро, – проревел Макси, входя в дверь. Лицо его растягивала широкая ухмылка. – Вы видели? Эта штука меня чуть не оскопила.
"Хорошо бы", – мрачно подумал Джим.
– Ты сегодня поздновато.
– Да, – Макси даже не смутился, – лег только на рассвете. Мы с ребятами были на собрании этих бродячих проповедников. Хотели посмотреть, что они там затеяли, а потом завалились в "Белый уголок" выпить пивка. А я вас видел на собрании.
– А я тебя нет.
– Ну я вас видел, это точно, – победоносно заявил Макси. – А вы, похоже, времени даром не теряли. Я уже собирался вмешаться и объяснить этой вертихвостке, что она зря теряет с вами время, и зазвать ее в "Белый уголок", но меня удержало мое воспитание.
"Мне прямо в лицо говорят, что я гомик, а я стою и спокойно слушаю это".
– Я уверен, что Дани будет очень разочарована, когда узнает, какую возможность она упустила. Я передам ей твои слова сегодня же вечером. Конечно, я постараюсь сделать это как можно мягче, чтобы не разбить ей сердце. Не выношу женских слез.
– Вы встречаетесь с ней сегодня вечером?
– Что ты! Мы решили общаться посредством почтовых голубей. Ты что, оглох? Разумеется, я сегодня с ней встречаюсь.
Макси переминался с ноги на ногу с выражением веселого недоверия на лице.
– В самом деле, Джим? У вас действительно свидание с ней? Мы с ребятами придем понаблюдать за вами, глядишь, понаберемся уму-разуму. Зная, что Макси, умиравший в свободное время от скуки, вполне способен убить весь вечер на слежку за ним, Никлин пожал плечами и отвернулся. И как теперь выпутаться?! Может, сказаться больным и остаться дома? Размышляя над очередной постигшей его неприятностью, Никлин направился в закуток мастерской, служивший кухней, чтобы сварить кофе.
– О, этого-то как раз мне и не хватало, – обрадованно воскликнул Макси, следуя за Джимом. – Эй! А вы знаете, кого я видел на собрании этих чудаков?
– Нет, не знаю, но может быть ты будешь так любезен и поведаешь, кого же ты там видел.
Невосприимчивый к сарказму Макси энергично тряхнул головой.
– Негра! Клянусь, Джим, у них там есть престранный негр! Он черен как…
Как… – Макси запнулся.
"Как твои ногти", – подумал Никлин.
– Как ботинок, – закончил Макси.
Хотя Никлину и не хотелось потворствовать Макси, проявляя интерес, к его россказням, но уж слишком он был заинтригован. За свою жизнь Джим видел всего одного чернокожего, да и то в далеком детстве. Он попытался представить себе негра, но далось ему это с трудом.
"Опять этот старый синдром Орбитсвиля, – подумал Никлин. – Давно уже люди перестали нести всю эту древнюю чушь о всеобщем братстве! Когда жизненное пространство в пять миллиардов раз превышает площадь Земли, каждый может найти себе место, где живут ему подобные. Никто больше не хочет жить там, где его будут преследовать, подвергать дискриминации или хотя бы терпеть, где какие-нибудь либералы будут лелеять его только потому, что у него не тот цвет эпидермиса или не те политические взгляды, что он говорит не на том языке или придерживается не тех религиозных убеждений, потому что он родился не от тех родителей или не в том месте. Наперекор всем учениям и проповедям человек предпочитает жить среди себе подобных".
– Во всяком случае, – сказал Макси, – глядя на этого негра, я пришел к выводу, что не люблю черномазых.
– Довольно скоропалительный вывод. – Никлин достал из шкафа пару пластиковых чашек. – А могу я тебя спросить, почему?
– Ну, они слишком вспыльчивы и раздражительны. Мы с ребятами просто стояли и глазели на этого парня, а он вдруг без всякого повода велел нам проваливать. – На лоснящемся лице Макси появилось выражение оскорбленной добродетели. – Разве нельзя просто стоять и смотреть на кого хочешь?
– И к чему идет наш мир? Именно это я всегда говорю.
Никлин разлил кофе по чашкам, взял свою и направился к окну мастерской. Отсюда было удобнее всего наблюдать за рекой, мостом и дорогой. За пределами широкого навеса беззвучно лился вертикальный поток солнечных лучей, с почти ощутимой силой барабанящих по обесцвеченному пейзажу.
В Оринджфилде никогда ничего не произойдет, и он, Джим Никлин, навеки обречен пребывать здесь! От этой мысли Джиму захотелось сесть на пол и расплакаться, как в детстве. Испуганно поймав себя на том, что нижняя губа у него начинает дрожать, Никлин глотнул кофе и сморщился, когда обжигающая жидкость устремилась в желудок.
