Рука Аши на голом плече Кэла заметно вздрогнула.
Все еще впереди, сестра, подумал Кэл. И увидел примерзшего к стене Скриба.
Когда это было? Куда всё ушло? Что такое время? Где сине-зеленые водоросли, поля мерзкой нежной слизи, неистовое солнце в лохматых протуберанцах, зеркальные, медленные пузыри сознания?
Кэл всматривался в ледяное царство.
В иссиня-голубеющие под лучом фонаря сугробы.
Бригадир Маклай, припорошенный колючим нетающим снегом… Голый, примерзший к стене Скриб… Криво торчащие пальцы Торстена… Ногти Аши намертво впились в голое плечо Кэла… Черный Кокс лежал в обнимку с Ротом – тоже голым и тоже насквозь промороженным. Может, в последний миг черный Кокс и думал об Аше, но обнимать ему пришлось Рота…
И там же, затылком в снег, лежал десантник Кэл с римскими белыми вываренными глазами… Иначе быть не могло… «В этой войне мы, земляне, все на одной стороне!»
Кэл обнял дрожащую Ашу. Теперь он действительно видел будущее.
Теперь он не просто видел, он читал их общее будущее – будущее всех, – как чей-то еще слегка расплывающийся, но уже читаемый текст. Может, это был тот самый текст, который закодировал в геноме кишечной палочки сумасшедший далийский философ Мастом, почему нет? Все войны – гражданские. Мы – братья, братья! Мы все из одного взрыва. На фоне грозных, чудовищно изгрызенных пространств, на фоне страшных, еще не случившихся сражений люди и спейсвурмы смотрелись братьями.
Как румяные яблоки. Ни одного червивого.
Андрей Кокоулин Конец света (Рассказ)
Насчет Финикова Стрипкина предупредили сразу же: старожил, человек тихий, но со странностями, если что, как бы там ни было, не трогать. Даже не прикасаться. Потом Финикова Стрипкину показали.
Почему-то из кустов. Почему-то издалека. Почему-то сопровождая показ ужимками и большими глазами.
Балаган, подумалось Стрипкину.
Фиников оказался бодрым толстячком, куда-то вышагивающим в сером летнем костюме с полиэтиленовым пакетом в пухлой руке.
– Смотрите-смотрите, – сказали Стрипкину.
– Идет.
– Фиников наш.
Они прятались в кустах вчетвером. Машкова, дамочка с первого этажа, не первой, конечно, свежести, но еще весьма интересант. Бунявичус, стройный блондин с постным лицом, со второго. Кучерявый Жирняев – с третьего.
Ну и Стрипкин.
То есть, Стрипкин не прятался, его затащили, обещая, видите ли, показать. Зачем из этого делать игру в каких-то юных следопытов-разведчиков, было решительно непонятно. Взрослые ж люди.
От Машковой приятно пахло невостребованным женским телом, но безумный блеск в воловьих глазах останавливал.
Тащилась от Финикова, определенно.
Стрипкин заметил и, собственно, с этого момента и невзлюбил.
Фиников и Фиников. И что?
– И что? – обернулся он к мужикам Бунявичусу и Жирняеву.
– Ну, вы знайте просто, – сказал, краснея, Жирняев.
– Он заслуживает, – добавил Бунявичус.
– Больше знаешь, лучше спишь, да? – хохотнул Стрипкин, наткнулся на неодобрительный взгляд Машковой и невзлюбил Финикова еще больше.
Потянулись дни.
Лето пенилось зеленью сквериков. Городок млел и дышал нежарким воздухом.
Стрипкин по работе пропадал в автопарке, возвращался поздно, буквально валясь с ног, с Финиковым они не пересекались.
Но затем грянула суббота.
Стрипкин напялил выходную футболку с серпом и молотом, натянул чистые треники и спустился со своего четвертого во двор.
В лето.
Потянулся на крыльце, разрывая пасть в остаточной зевоте, и побрел на азартные выкрики и стуки доминошных костяшек.
Жизнь была хороша.
Правда, когда он разглядел среди собравшихся за столом доминошников Финикова, его настроение несколько упало. Но не всё же в жизни приятности?
Должны и червоточины быть.
– Здоров, мужики!
Пристраиваясь на скамье, Стрипкин поручкался с сидящими. С Жирняевым, с Бунявичусом и еще с двумя мужиками, оказавшимися пильщиками с лесозавода.
Ну и Финикову его ладошку пожал.
А чего б не пожать? Мы добрые. Бог с ним, пока.
Фиников был все в той же серой костюмной паре, в кремового цвета рубашке и при галстуке в мелкую красно-белую полоску.
Широкое, раздобревшее лицо, белесые брови, круглые глаза.
Тут уж не из кустов, тут всю начинку вблизи видно. На все, что за сорок, годы. Стрипкин лет на пять получался младше.
А шансов, следовательно, на Машкову у него было больше.
Женщины, они ж более молодых, более подвижных любят, запело в груди у Стрипкина, и неприязнь к Финикову на какое-то время сменилась снисходительной жалостью.
Ой, костяшки он мешает! Шевелит пальчиками! Ну, шевели, шевели, раз ничем другим шевелить нечем.
На игру бросали жребий. Стрипкину не повезло, остался наблюдателем, выудив кость «пусто-три». Вместе с ним выбыл и один из пильщиков.
Бунявичус размешал.
– Ну, милости просим!
Домино разобрали, разложили в ладонях.
Стрипкин притиснулся к Жирняеву, оценил расклад.
Начали с «пусто-пусто».
Забабахали кости. Особенно пильщик старался – впечатывал доминохи в доски стола как гвозди.
– А это вам!
– Отдуплился!
– В пролете.
– А по «шестерочкам»!
Фиников сидел с улыбочкой, подкладывал кости тихонько, будто исподтишка. Манера эта чуть ли не зубную боль вызывала у Стрипкина.
Наверное, финансист какой-нибудь, думалось ему. Или снабженец. У них все так – тихой сапой.
– Ну-ка, по «четверочкам»!
Доминошная змея подскочила от удара пильщика.
У Жирняева было «четыре-шесть», но он вдруг стукнул торцом кости по столу, пропуская ход.
Стрипкин не понял сначала, чего это Жирняев пасует, сослепу, что ли, даже сунулся под руку, шепча: «У тебя же вот!», но был одернут коротким: «Сам вижу».
Словно назло Жирняев повторил стук, и когда Фиников в победном жесте вскинул пухлые ручки, сбросив последнюю костяшку, и засиял как медный начищенный таз, все Стрипкину стало ясно.
Поддаются.
Вот этому вот серому бегемотику поддаются. Жополизы, видите ли. Да кто он, собственно, такой, этот Фиников?
В следующей игре Стрипкин сменил Бунявичуса и поставил себе целью нарочно подгадить толстяку. Тем более что ходить Финикову выпало сразу за ним.
Какое-то время они с пильщиком жахали костями, кто громче. Фиников морщился от звуков, и это Стрипкина радовало.
– А мы «три-два»!
Бах!
– А закрываю «пустышкой»!
– А еще «двоечки» у кого есть?
Бах!
Фиников грустнел, растерянно заглядывая в ладонь.
«Не везет, да? – думалось Стрипкину. – Ах, как не везет!» Смех распирал его. Пришлось даже покашлять в кулак, будто мошка попала в горло. Ну а как тут без смеха, если брови домиком, нос повис.
