Мы поехали на патрульной машине. Вначале по Шестой Аллее под эстакадами Центра - по направлению к Ривазолу, потом свернули направо, по Сороковой Улице, через весь настоящий фрагмент города - до восточной границы Уджиофорте.
Полицейский, устанавливавший мою личность в вестибюле, уселся рядом с водителем, закрепленным в автомобиле навечно, я - на заднем сидении, между капралом слева и сержантом справа - как банальный, переправляемый в КПЗ преступник. Мои соседи несколько минут переговаривались между собой, потом замолчали. Я понятия не имел, до чего же они договорились; мне показалось, что для имитации фонического эффекта разговора обычных людей они попеременно читали рекламные плакаты, мимо которых мы проезжали. Шофер вообще не имел голоса, потому что для болтовни здесь были другие; его ягодицы и спина были спаяны с креслом, а руки - с рулем. Полицейский офицер, удовлетворив свой мелкий интерес, делал вид, что дремлет на переднем сидении.
Кем же, собственно говоря, они были, и кем был я сам до вчерашней ночи, прежде чем указанная таинственным Пальцем движущаяся и говорящая порция пластмассы, в виде которй я существовал всю свою псевдо-жизнь, превратилась в человеческое тело? Так что, кем они были - только правильнее было бы спросить: чем? Были ли они автоматами? - размышлял я. - Нет! Манекенами. Одни от других отличаются теми же чертами, которые позволяют распознавать истинные инструменты среди муляжей. Автомат - это машина, внешний вид которой определяют потребности определенного рода деятельности. Своей формой они не обязаны повторять конструктивных ошибок в строении человеческой фигуры; поэтому они ее и не копируют. А манекен - это декорация, созданная исключительно ради своего внешнего вида.
Следовательно, все они были движущимися и говорящими декорациями. Они заменяли настоящих людей там, где присутствие аутентичных персонажей выразительностью ролей, разыгрываемых в несоответствующих местах сцены распыляло бы внимание Зрителя, отвлекая его от истинных актеров и направляя его на малосущественный фон.
Но вот как они устроены изнутри, и испытывают ли они боль? Спрятанным в кармане скальпелем - после того, как снял с него защитный пластыорь - я надрезал капралу бедро. У сержанта (обнаглев от безразличия его напарника) я выковырял коленный сустав и осмотрел его со всех сторон. Тот был отштампован из твердой пластмассы розового цвета. Оба даже не моргнули, когда я калечил их: сидели, как бы проглотив палку, будто мумии, со стеклянными глазами, уставленными в перспективе погруженной в полумраке улицы, которую вдали замыкали залитые солнцем щиты небоскребов.
Они не чувствовали боли, а вот я испытывал реальный неприятный осадок после этой рискованной, хотя и ненастоящей операции. Зато он давал мне уверенность, что в новом своем воплощении я не стал садистом. Я не принадлежал и к тем банальным вандалам, что находят и испытывают свои несчастные оргазмы в разрушительных актах насилия и силе, скрытно разряжаемой на мертвых предметах, ибо жалкая деятельность по разрушению пустых упаковок не давала мне - о чем я знал уже раньше - даже эрзаца того интимного наслаждения, которое хулиганы, распарывая ножами сидения в метро или обрывая трубки уличных телефонов, получают совершенно бесплатно.
На финише этой невеселой поездки находилась, замаскированная фасадом одной приличной стенки, примитивная копия участка карабинеров. Она находилась где-то посреди Уджиофорте, в квартале, практически полностью имитируемом громадными макетами домов.
Там мы остановились. Две остальные патрульные машины, сопровождавших нашу, стояли перед входом до тех пор, пока я не очутился за толстенной решеткой. Перед тем капрал занял место за настоящей пишущей машинкой и под диктовку сержанта произвел на свет протокол предварительного прослушивания. Готовый документ попал на стол к сержанту, который от руки приписал личные замечания, оставляя внизу место для моего автографа. Весь лист был покрыт рядами хаотично отпечатанных на машинке букв. Четыре строчки спиралевидных каракулей, начертанных сержантом ниже машинописного текста его коллеги, дополняли важные замечания капрала. Я подписал этот псевдо-протокол полным именем и фамилией - что не произвело на присутствующих ни малейшего впечатления.
Меня заперли в отдельной камере. Рядом, в глубокой нише - за истонченной жарой и временем пластиковой решеткой КПЗ - торчали три восковые фигуры. Они изображали вечных постояльцев комиссариата: отвратительную на вид и мрачную проститутку, с виду старую уличную склочницу; пьяницу, валявшегося в эрзац-дерьме, и довольно-таки симпатичную старушку, страдающую выпадением памяти, которая вышла из дому и до сих пор в него не вернулась. Наличие подобной этой отборной компании привело меня к выводу, что данный пост имеет типичное оборудование - возможно даже нормализованное для большинства подобного типа комиссариатов.
В полдень я сообщил капралу о своем желании есть и пить. Получив пустую кружку и деревянный брусок, изображающий полбуханки ржаного хлеба, я совершенно разозлился: воспользовавшись невнимательностью стражей порядка, я располосовал скальпелем картонную стенку ниши и через образовавшуюся в ней неэстетичную дыру свободно - хотя и с некоторым удивлением - выбрался на улицу.
На безоблачном, голом небе немилосердно палило солнце. Еще мне казалось, что своим внешним видом я привлекаю внимание фальшивых прохожих. Но все равно - я был на свободе!
VI
В этом районе Уджиофорте я бывал довольно часто, иной раз и два, и три раза в неделю. Сюда я приезжал к Долли и Тому Йоренам, с которыми познакомился через Блеклого Джека. С Йоренами меня объединяла совместный интерес к заграничным путешествиям. Мы много чего могли сказать про экхотические страны и уже несколько лет планировали первую совместную поездку. Я охотно приходил к ним и всегда заставал друзей дома, в чем не замечал ничего особенного, поскольку - хотя в мечтах они проявляли интерес ко всему миру - в действительности же они были парой ярых домоседов.
С ними я проводил долгие, интересные вечера; случалось такое, что мы, заболтавшись за просмотром слайдов, которые Блеклый Джек приносил в своей шитой-перешитой сумке, а Том проецировал их на стенку для меня и Долли (более всего взволнованной живописными видениями ждущих нас приключений) разрабатывали проекты дальних круизов. В таких случаях я обычно зевал последний поезд на Таведу и оставался в Уджиофорте на ночь, чтобы на рассвете ехать прямиком в монотонную серость фабрики Пиал Эдин.
Пару раз я приходил к Тому и Долли вместе с Линдой, но она - и это нас разделяло - явно скучала там, хотя и делала все возможное, чтобы не показывать этого. Возможно, что по тем же самым причинам, которые в то время были мне неизвестны, Блеклый Джек тоже не засиживался в Уджиофорте. Он оставлял слайды и возвращался к своим бродягам, что шатались по восточному берегу Вота Нуфо.
