Сейчас мне от этого не легче. И если только Цапко тоже погиб… Ох, про Аду не хочется и думать.
— Мы не сможем его забрать, — сказал бортмеханик Неизвестнов, подходя с двумя автоматами и отдавая один из них мне. Умный человек, соблюдал инструкции.
— Почему?
— Ты же видишь… Тут на три часа работы автогеном. Надо искать живых.
Это было обидно, обидно и нелепо, это шло вразрез с нашим неписаным кодексом… Но — бортмеханик был прав.
Полуразрушенный, местами обуглившийся скафандр вместе с креслом придавлен тяжелыми обломками реактора, сорвавшегося с креплений в момент удара. Нет возможности ни быстро вытащить вручную скафандр, ни даже толком подступиться к нему, чтобы извлечь тело комэска.
Мы вернемся за ним. Совсем скоро.
Через несколько минут мы обнаружили флуггер Цапко. На то, что машина принадлежит именно ему, однозначно указывал обломок стабилизатора с боевитым барбусом. Полезная все-таки штука — персональные эмблемы…
Сам Цапко, слава Богу, отсутствовал.
Ада, правда, не сразу сообразила, что это хорошо. Вполне простительно.
— Где Сережа? — растерянно спросила она. И, стремительно приближаясь к истерике, повторила: — Где Сережа?!
— Спокойно, Ада. Сережа катапультировался. Как, надеюсь, и другие наши ребята. Странно, что мы пока не запеленговали их радиомаяки, но тут могут быть самые разные причины…
— Не надо темнить, Саша. Я все понимаю: он погиб. Как и остальные.
— Ада, во-первых, идемте обратно в вертолет… Во-вторых! — По мере приближения к «володьке» я вынужденно повышал голос, чтобы перекричать его нестихающий рокот, ведь Можайский вполне благоразумно двигатели не глушил. — У нас, у пилотов, много суеверий! И разных традиций! Свой этикет особый существует! Ну, вы слышали! Наверное!!!
— Слышала!!!
— Так вот, раз слышали!!! — Я подтолкнул Аду в проем, залез следом сам, задвинул дверь обратно и, когда могучее «тр-р-р-р» осталось снаружи, с удовольствием понизил голос:
— Раз слышали, то должны понимать некоторые совсем простые вещи. Если пилот не вернулся из боевого вылета, о нем говорят: «не вернувшийся из боевого вылета». Короче — «отсутствующий». Если его долго искали и не нашли, говорят: «пропавший без вести». И только если его тело обнаружено, опознано и освидетельствовано медиком, тогда о пилоте говорят как о погибшем. Я вас очень прошу, Ада: почувствуйте разницу.
Все это я говорил вовсе не ради того, чтобы поучить человека гражданского премудростям военной лексики (тоже мне премудрости). Цель мною преследовалась сугубо терапевтическая: «отстроить» Аду от трагической волны.
Начнись вопли и сопли, я бы и сам не сдержал слез. Бабакулова мне с лихвой хватило.
— Вот если бы ты мне вчера так интервью давал, как сейчас говоришь. — Ада грустно улыбнулась. — А то ни одной живой детали… Все на уровне «Любой приказ Родины, в любом месте, в любое время»…
— Я же предупреждал: устал я. А когда российский офицер устает, за него начинает говорить Россия… Извините, меня вызывают.
— Эй, лейтенант, слышишь меня? — прозвучал в наушниках голос Можайского.
— Да, говорите.
— Мне тут только что удалось перекинуться парой слов с Хордадом. Трое твоих на месте. Двое дотянули до полосы и сели, один катапультировался в пределах видимости. Так что поздравляю.
— Фамилии?! — Как мне хотелось, чтобы среди спасшихся над Хордадом оказался Цапко!
Хотя и нечестно это: чем любой из молодых ребят его хуже? А с другой стороны, что значит «честно» — «нечестно»? Рядом со мной сидела Ада. Вот и вся честность!
— Да не успел я. Удивительно, что вообще на ретранслятор смог выйти. Тут, говорят, пока мы летаем, клонский флот появился. И будет сейчас всему пэ. Или ему пэ. Ну ты понял.
Я машинально скосился на часы. 11.05.
Хорош денек получился… Еще даже не стандартный полдень, а вот уже и клонский флот пожаловал… А все так деликатно начиналось: Жагров, немецкие асы, безобидный вылете «Рододендронами»…
— Так точно. Итого, выходит, трое нашлись. А значит, мы одного только ищем…
— Именно… О, постой-ка… Это у нас что?.. Ну-ка на правую огневую точку, живо!
Я бросился к блистеру, в котором была установлена спарка крупнокалиберных пулеметов. Знаком я показал бортмеханику, чтобы он приоткрыл дверь и приготовился поддержать мой почин из своего автомата.
— Где?! — спросил я Можайского.
— Сейчас увидишь.
С этими словами капитан резко развернул вертолет на девяносто градусов и, едва выровняв машину, положил несколько неуправляемых ракет в цель, которую я заметил только после того, как она взорвалась. В воздухе еще кувыркались обломки клонского бронеавтомобиля, а все мое внимание уже было поглощено совсем другими вещами.
По отрогу бархана струилась парашютная система катапультируемого кресла. Само кресло лежало на боку чуть поодаль — значит, пилот счел за лучшее отстегнуть систему после приземления. В свою очередь, это значило, что после приземления пилот пребывал в сознании и, надо думать, в добром здравии.
В следующую секунду я увидел самого пилота. Он стоял на гребне бархана, опустившись на колено, и стрелял из пистолета
Больше всего меня интересовали те, в кого он стреляет. И я их увидел: четверо клонов, залегших с автоматами в сотне метров от него.
Я мгновенно открыл огонь.
Моей могучей пулеметной спарке поддакивал скромный армейский автомат в руках Неизвестнова.
Клонам хватило дерзости ответить нам тем же.
Самое удивительное, что они даже попали.
Несколько пуль впорхнули в грузовую кабину и ушли в потолок.
Из пробоин закапала темная жидкость.
Но превосходство в огневой мощи было на нашей стороне. Я думаю, мы с Неизвестновым убили всех четверых. Но Можайский, решив, вероятно, развеять по ветру сам прах супостатов, уложил в место, обозначенное нашими трассерами, добавочную порцию ракет. Царская расточительность!
После этого мы обратились к нашему пилоту через громкоговоритель. Он, оставаясь почему-то коленопреклоненным, ответил вяловатым жестом, дескать, ну слышу, слышу, глухой вас не услышит.
— Мы не можем тебя забрать с гребня бархана! — сказал Можайский. — Я там не сяду! Спускайся вниз!
Пилот отрицательно замотал головой. Потом он (я уже почти не сомневался, что это Цапко, хотя черты его лица за бронестеклом угадывались едва-едва) выразительно похлопал себя по ногам.
— Он ранен в ноги? — заволновалась Ада.
— Есть вариант, что приводы скафандра отказали или заклинило что-то. Тогда и тяжелоатлет не шелохнется, «Гранит-2» жутко тяжелый.
— Знаете чего, мужики и дамы, — сказал бортмеханик. — Давайте зависнем, я спрыгну с инструментами и вытащу его из скафандра.
— И что тогда? — не поняла Ада.
— Тогда уже Сере… то есть пилот сможет вскочить в вертолет, находящийся в режиме висения, — пояснил я.
— Это Сережа?! Правда?! — Ада требовательно вцепилась в мой рукав.
— Не знаю, — отрезал я.
— Я тебе спрыгну! — рявкнул Можайский. — Кто будет маслосистему чинить? У нас давление падает, ты это знаешь?!
В итоге, вооружившись парой специальных отверток для скафандров, спрыгнул я.
И хотя умелый Можайский делал все, чтобы причесать гребень бархана брюхом машины, прыгать пришлось с высоты человеческого роста. Я себе чуть ноги не вывихнул. Ну не осназ я, не осназ!
После этого наш замечательный «володька» отвалил. Можайский пошел искать удобную посадочную площадку, чтобы бортмеханик мог в спокойной обстановке разобраться с повреждениями.
Все у нас связалось.
Я вытащил Серегу (это был он, я все-таки не ошибся) из скафандра, который нес, между прочим, кучу пулевых отметин.
— Вы бы еще дольше возились, Пушкин, — сердито проворчал он, разминая ноги. — Пара минут — и меня бы клонский броник из пушки расклепал.
Ну наглость!
— А ты давай сбивать себя почаще. Тебя в который раз уже? В четвертый?
— Э, да со счета скоро собьюсь. Позавчера вот тоже сбивали…
— Служил бы в еврофлоте, давно уже ходил бы с прозвищем «парашютист». Они там на язык бойкие.
Цапко ухмыльнулся.
— Сашка, как я рад тебя видеть. Ты себе не представляешь.
— А я тебя.
Сели ждать вертолет. Я несколько раз спрашивал у Можайского по рации, как идут дела. Он однообразно отвечал «пока не родила» — даже когда я изменил форму вопроса и он перестал попадать в рифму.
«Володька» появился только через полчаса.
Снова он потерся брюхом о бархан, мы в него залезли…
Боже мой, как они с Адой друг друга тискали! Я такого не видел! В жизни! У них кости трещали!
Ну, кое-кто поревел. Не будем говорить кто.
Я же, деликатно отвернувшись, обнаружил, что под ногами у бортмеханика Неизвестнова валяется топор.
