Гнев государя был страшен. Тем более что сам путч провалился исключительно по случайности. Всего за две недели до его начала было поменяно руководство Северного фронта, главнокомандующим над армиями которого, вместо активного участника заговора генерала от инфантерии, генерал-адъютанта Рузского[37], стал генерал от кавалерии и тоже генерал-адъютант Гусейн Хан Нахичеванский[38]. Именно он заметил странные телодвижения вовлеченных в заговор офицеров своего штаба и некоторых начальников над дивизиями и предпринял необходимое расследование, вскрывшее весь механизм заговора. Хотя и не до конца. Так что заговорщики попытались сыграть на опережение, но едва начавшийся бунт был жестко подавлен Гвардейским кавалеристским корпусом, всецело преданным государю и буквально боготворившим генерал-адъютанта Гусейн Хана Нахичеванского, командовавшего этим корпусом до своего назначения на Северный фронт. Сразу с началом расследования Гусейн Хан вытребовал этот корпус в свое распоряжение, обратившись с просьбой напрямую к государю.
После того как выяснилось, откуда тянется эта бескорыстно и от всего сердца протянутая дружеская рука (тем более что последние обсуждения будущего выступления участники заговора и их зарубежные «друзья» провели во время состоявшейся перед самым путчем, в феврале 1917-го Петроградской конференции Антанты), Николай II повелел немедленно приостановить все операции на русско-германском фронте и подготовить обращение к своему двоюродному брату и кайзеру Вильгельму II. В союзных штабах решение стало известно в тот же день. Разразилась страшная паника. К концу 1916 года неминуемость поражения Центральных держав[39] уже стала ясна всем[40]. Но выход из войны России привел бы к тому, что у противников Антанты появился бы шанс на победу. Несмотря даже на то, что президенту САСШ Вудро Вильсону удалось-таки найти предлог для вступления в войну на стороне Антанты, к чему он склонялся весь 1916 год. Ибо американцы никак не успели бы отмобилизовать и перебросить в Европу достаточное количество войск ранее конца 1917 – начала 1918 года. А если удастся убедить Россию заключить сепаратный мир, то для того, чтобы перебросить на Запад миллион (а то и больше) опытных, закаленных в боях солдат, Германии потребуется максимум пара месяцев. После чего спасти англичан и французов способно будет только чудо.
Так что почти всю первую половину 1917-го «союзники» уговаривали Николая II не нарушать союзнических обязательств и не заключать сепаратного мира, изо всех сил отбиваясь от воспрянувших немцев и неся всё более и более чудовищные потери. Потому что Германская империя уже в апреле, осознав, что чаша весов на переговорах склоняется не в ее пользу и сепаратного мира с Россией, скорее всего, не будет (по многим причинам, например, Россия не собиралась отказываться от шанса воплотить вековую мечту и захватить Проливы, а немцы пока не готовы были «сдать» турок, никуда не делись разногласия с Австро-Венгрией и так далее), решила хоть как-то воспользоваться ситуацией и, сняв со своего Восточного фронта максимальное количество войск, предприняла мощное наступление под Верденом, где положение стало быстро изменяться от крайне тяжелого до катастрофического. Затем последовали удары в Пикардии, под Ипром, потом в Шампани. Правительствам Англии и Франции пришлось пойти на огромные уступки, не только изрядно срезав весьма большой государственный долг, образовавшийся у Российской империи к тому времени, но и максимально ускорив поставки уже давно заказанных и оплаченных станков и оборудования. Только такими уступками удалось удержать Россию в составе Антанты. Впрочем, даже согласившись на это, боевые действия Российская императорская армия начала отнюдь не на Западном фронте, как государя умоляли союзники, а уже давно подготовленным Босфорским десантом, в котором войска были усилены еще четырьмя корпусами, снятыми именно с Западного фронта. Русское командование также решило воспользоваться тем, что основные силы германской армии задействованы на западе, и решить главную задачу, стоящую перед Российской империей в этой войне, – захват Проливов. Тем более что свободные резервы немцев тогда были заняты в новом мощном наступлении в Пикардии, а наступательные возможности австрийцев после впечатляющего разгрома в Луцкой наступательной операции[41] так и не восстановились в достаточной мере. Хотя и на Юго-Западный фронт также были, на всякий случай, переброшены три дополнительных корпуса с Западного фронта. И потому, их не потребовалось заново перебрасывать при подготовке осенней Львовско-Ужгородской наступательной операции, выведшей Австро-Венгрию окончательно за грань существования. Уже в конце ноября национальные парламенты Венгрии, Чехии и Боснии приняли декларации о собственном суверенитете.
Заканчивался 1917 год взаимными упреками, скандалами и политическими демаршами, что, однако, не помешало странам Антанты провести несколько более или менее успешных наступательных операций. Нигде эти наступления не привели к серьезному стратегическому прорыву. Но потери, понесенные войсками Центральных держав, а также изменения общей стратегической ситуации, вызванные, во-первых, захватом Россией Проливов, выходом вследствие этого из войны Османской империи и высвобождением почти трехсоттысячной группировки русских войск, ранее составлявшей Кавказский фронт, во-вторых, начавшимся развалом Австро-Венгрии, в-третьих, выходом в Средиземное море российского Черноморского флота и установлением морского сообщения России с Францией и Италией, и, в-четвертых, вступлением в войну САСШ, окончательно убедили немцев в неминуемом проигрыше в войне. Как с горечью произнес кайзер Вильгельм II: «Германия упустила великий шанс 1917 года…» Так что к окончанию войны и Парижской конференции 1918 года победившие страны подошли в полнейшем раздрае. Поэтому на конференции Россия, в пику союзникам, заняла по отношению к проигравшим крайне мягкую позицию и добилась резкого снижения размера репараций, наложенных на побежденных. Это вызвало настоящую истерику в английской, французской и итальянской прессе, глухое раздражение в североамериканской, заметное недовольство сербов и румын, зато прямо-таки воодушевление среди немцев, болгар и венгров. Как бы там ни было, после подписания Версальского договора отношения бывших союзников были окончательно испорчены. А вот с Германией дело обстояло ровно наоборот. Более того, сразу после подписания Версальского мирного договора между Российской и Германской империями был довольно быстро подписан новый торговый договор, после подписания которого в страну потоком потекли не столько немецкие товары, сколько немецкое промышленное оборудование и технологии. Опыт Первой мировой войны был осмыслен Россией в достаточной мере, и государь был намерен добиться того, чтобы русская армия более никогда в своей истории не оказалась в ситуации Великого отступления 1915 года. Нет, во время войны ситуацию удалось исправить[42]. Но какой ценой?! Теперь же требовалось добиться того, чтобы подобное никогда более не повторилось. Требовалась ускоренная модернизация экономики. Многое удалось сделать еще во время войны[43]. Но не всё, далеко не всё. Между тем деньги в стране были. И в руках государства, и в частных. Во-первых, захват Проливов одномоментно позволил повысить эффективность русского экспорта на пятнадцать процентов[44]. Во-вторых, огромным источником доходов стали выплаты немецких репараций[45], которые немцы, ценя столь неожиданно образовавшийся союз двух бывших противников, осуществляли очень и очень аккуратно. Часть из этих репараций, выплачиваемая золотом, шла напрямую на оплату образовавшегося во время Великой войны перед, как теперь уже стало явно, бывшими союзниками, государственного долга, а остальную долю государь милостиво согласился получать станками и оборудованием, часть из которых шла на переоборудование казенных заводов и верфей, а часть продавалась на внутреннем рынке отечественным промышленникам. Тем более что грамотно эксплуатировать его сразу после войны было кому, так как в Россию устремились эмигранты из Германии. Уж очень голодно было там в те годы. И довольно плохо с работой. России же, кроме как развивать собственную промышленность – деваться было некуда. Ибо после окончания Великой войны отношения с бывшими союзниками были испорчены окончательно и перешли в состояние вооруженного до зубов нейтралитета и торговых и дипломатических войн. Ну и в-третьих, национальный капитал на войне заработал очень и очень неплохие деньги. И эти деньги были сосредоточены на счетах в национальных банках, а не вывезены за рубеж и не сгорели с рухнувшей вместе с государством денежной системой. И теперь активно инвестировались в новые производства. Так что уже в 1918 году Россию охватил бурный промышленный рост. И всё шло к тому, что признания господина Эдмона Тэри воплотятся в жизнь не к пятидесятому, а, максимум, к тридцатому году[46].
