Когда я отступил от бара со своим напитком, то оказался рядом с какой‑то старой дамой, выглядящей именно так, как и положено старой даме: с морщинистым лицом и белыми волосами. Среди окружающего разгула фальши и отрицания очевидного она выглядела приятным исключением.
Женщина улыбнулась мне, хотя улыбка вышла несколько кривоватой — у неё явно раньше был инсульт.
— Вы здесь один? — спросила она. Её приятный голос был по‑южному тягуч и подрагивал, как это свойственно старым людям.
Я кивнул.
— Я тоже, — сказала она. На ней был тёмный жакет и более светлого оттенка блуза, и такие же тёмные брюки. — Сын отказался вести меня сюда. — Большинство присутствующих здесь были с сопровождающими: взрослыми детьми, адвокатами или платными сиделками. Я взглянул вниз, отметил, что у неё на руке обручальное кольцо. Она, по‑видимому, заметила мой взгляд.
— Я вдова, — сказала она.
— Ох.
— Так что же, — продолжила она, — вы изучаете процесс для кого‑то из родственников?
Я ощутил, как моё лицо скривилось.
— Можно и так сказать.
Она посмотрела на меня со странным выражением на лице; я ощутил, что её моя реплика не обманула, но, хотя ей и было любопытно, она из вежливости не стала развивать эту тему.
— Меня зовут Карен, — сказала она, протягивая мне руку.
— Джейк, — ответил я, протягивая свою. Кожа на её руке была сморщенная и покрытая пигментными пятнами, суставы пальцев раздуты. Я очень осторожно пожал её.
— Откуда вы, Джейк?
— Отсюда. Из Торонто. А вы?
— Из Детройта.
Я кивнул. Вероятно, очень многие из собравшихся здесь были американцами. «Иммортекс» нашла гораздо более благоприятный юридический климат для своих операций в либеральной Канаде, чем во всё более консервативной Америке. Когда я был ребёнком, студенты приезжали в Онтарио из Мичигана и Нью‑Йорка, потому что алкоголь здесь разрешён раньше, а стриптизёрши снимают с себя больше. Теперь люди из этих двух штатов пересекали границу ради легальной марихуаны, легальных проституток, легальных абортов, однополых браков, разрешённой эвтаназии под контролем врача и других вещей, которые не одобряет религиозное правое крыло.
— Забавно, — сказала Карен, оглядывая толпу собравшихся. — Когда мне было десять, я как‑то сказала своей бабушке: «Да кто же захочет, чтобы ему было девяносто». А она посмотрела мне в глаза и сказала: «Любой, кому стукнуло восемьдесят девять». — Карен покачала головой. — Как она была права.
Я слабо улыбнулся.
— Леди и джентльмены, — послышался в этот момент громкий мужской голос. — Прошу занять свои места.
Очевидно, ни у кого не было проблем со слухом; импланты легко корректируют этот признак старости. В задней части бального зала стояли ряды складных стульев, обращённые к небольшой трибуне.
— Пойдёмте? — предложила Карен.
Что‑то в ней очаровывало меня — возможно, её южный акцент (она явно выросла не в Детройте), а также, несомненно, тот факт, что мы находились в бальном зале. Я обнаружил, что предлагаю ей руку, и Карен принимает её. Мы медленно пересекли зал — я позволил ей задавать темп — и нашли пару незанятых стульев ближе к краю, под висящим на стене пейзажем А. Я. Джексона[66].
— Спасибо, — сказал тот же мужчина, что приглашал всех сесть. Он стоял за кафедрой тёмного дерева. Он не был освещён; лишь немного света рассеивалось от укреплённой на кафедре настольной лампы. Долговязый азиат лет тридцати пяти, с чёрными волосами, зачёсанными назад и открывающими лоб, высоте которого позавидовал бы и профессор Мориарти. Он говорил в непривычно большой старомодного вида микрофон. — Меня зовут Джон Сугияма, — сказал он, — я вице‑президент «Иммортекс». Спасибо, что собрались здесь сегодня вечером. Надеюсь, пока вы были довольны нашим гостеприимством.
Он оглядел собравшихся. Карен, как я заметил, была в числе тех, кто что‑то согласно пробормотал себе под нос — чего, по‑видимому, и добивался Сугияма.
— Ну, хорошо, — продолжил он. — Во всём, что мы делаем, мы стремимся к абсолютному удовлетворению клиента. Ведь, как у нас здесь говорят, «Раз клиент „Иммортекс“ — всегда клиент „Иммортекс“». Он широко улыбнулся и снова дождался одобрительных смешков публики. — Что ж, я уверен, что вас масса вопросов, так что давайте начнём. Я знаю, что то, что мы продаём, стоит немалых денег…
Кто‑то рядом со мной пробормотал: «Не то слово», но если Сугияма и расслышал, то не подал виду. Он продолжил:
— Но мы не попросим у вас ни цента до тех пор, пока вы не будете полностью убеждены, что то, что мы предлагаем, полностью вам подходит. — Ободряюще улыбнувшись, он скользнул взглядом по собравшимся, заглядывая им в глаза. Он посмотрел в глаза Карен, но проигнорировал меня: вероятно, посчитал, что я не могу быть потенциальным клиентом, так что не стоит тратить на меня свой шарм.
— Большинство из вас, — продолжил Сугияма, — проходили МРТ. Наш запатентованный и эксклюзивный процесс под названием «Мнемоскан» ничуть не страшнее МРТ, только его разрешающая способность несравненно выше. Он даёт нам полную, идеальную картину структуры вашего мозга, на которой отмечен каждый нейрон, каждый дендрит, каждая синаптическая щель, каждое соединение между ними. А также уровень нейротрансмиттеров для каждого синапса. Ничто из того, что делает вас вами, не ускользает от нашего внимания.
До сих пор он говорил чистую правду. Ещё в 1990‑х один филантроп по имени Хью Лёбнер пообещал наградить медалью из чистого золота — не просто дешёвым позолоченным кругляшом, какие дают на Олимпиадах — и ста тысячами долларов наличными того, кто построит машину, которая пройдёт тест Тьюринга — старый анекдот, гласивший, что компьютер должно объявить истинно разумным, если его ответы на вопросы невозможно отличить от ответов человеческого существа. Лёбнер ожидал, что пройдёт всего несколько лет, прежде чем ему придётся раскошелиться — но всё обернулось по‑другому. Премию присудили лишь три года назад.
Всё это показывали по телевидению: жюри из пяти инквизиторов — священник, философ, специалист в области мышления, женщина, владеющая малым бизнесом и комик разговорного жанра — были представлены двое, спрятанные за чёрными занавесями. Членам жюри было позволено задавать этим двоим совершенно любые вопросы: моральные головоломки, факты повседневной жизни, даже вопросы о любви и воспитании детей; вдобавок ко всему комик пытался их расколоть, задавая вопросы о том, почему те или иные шутки смешны или не смешны. Но не только это: две скрытые за занавесями сущности вступали в диалог друг с другом, задавая друг другу вопросы на глазах жюри. В конце члены жюри проголосовали и единогласно признали, что не могут определить, за какой занавесью находится машина, а за какой — живой человек.
