на улицах играют в мятежников и полицейских. Отношения между простыми людьми и элитой лучше не стали. Кто-то из нынешних управленцев предлагал распахивать землю за пределами Азиля – не поддержали. Война ушла, а запах страха из города так и не выветрился».
Он пристёгивает велосипед цепью к специальному поручню при входе и следует в многолюдный зал. К нему тут же спешит одна из соцработниц:
– Добрый день, месье. Меня зовут Мари, – улыбается девушка в униформе. – Рада вас приветствовать в бюро социальной защиты и найма. Чем могу помочь?
– Здравствуйте. Я Жиль Бойер. Мне нужно узнать адрес. Дом, где жила семья, расселили. Сектор одиннадцать, Вторая линия.
Мари кивает, запоминая. Указывает в сторону свободного места на скамье, где сидят соискатели работы и те, что пришли с другими просьбами:
– Месье, присядьте, пожалуйста. Я найду в картотеке нужный раздел и всё вам скажу.
– А оно у вас разве не в компьютерах хранится? – задаёт Жиль совершенно детский вопрос.
Девушка косится на него, усмехается:
– Хранилось. После Войны льда здесь мало что из техники уцелело, – негромко отвечает она и уходит.
Несколько минут спустя Мари возвращается с пухлой стопкой прошитых листов, подзывает Жиля к стойке информации.
– Мне нужна фамилия тех, кого вы ищете.
– Дарэ Ка. Макото Дарэ Ка.
Девушка углубляется в поиск адреса, внимательно водя пальцами по строчкам и шевеля губами. Жиль стоит рядом с ней, сердце в груди колотится так, будто он бежал, сохнут губы.
– А вот и он! – наконец восклицает Мари. – Сектор два, Четвёртая линия, дом номер девять, квартира семнадцать. Запомните или для вас записать?
– Второй… Четвёртая. Девять. Семнадцать, – повторяет Жиль. – Огромное спасибо.
Двадцать минут – и он уже на месте. Оставляет велосипед у подъезда, бегом взлетает на нужный этаж… и останавливается, не решаясь постучать. Пальцы сжимаются в кулак, Жиль поднимает руку – и застывает в нерешительности. Смотрит на обитую жестью дверь с облупленной краской, медленно поворачивается к ней спиной. Спускается на несколько ступенек, садится, уложив сумку на колени, и сидит так неподвижно минут двадцать. Вслушивается в звуки по ту сторону дверей, напряжённо пытаясь уловить знакомые голоса. Где-то звонко верещат дети, кто-то ссорится, вот чихнула женщина…
«Чего я боюсь? Того, что мне не откроют, или наоборот? Раньше мне не с чем было идти к месье Дарэ Ка, кроме как с расспросами, которые ранят. А сейчас… и сейчас тоже. Я надеялся, что чашка Акеми, которую я принёс со старой квартиры, что-то означает. Возможно, для неё. Но не для её отца. Значит, у меня снова нет ничего, кроме вопросов».
Жёлтая чашка уютно лежит в ладонях, будто просит: не отдавай, к тебе пришла – не уйду от тебя. Жиль поглаживает изгиб ручки, проводит пальцами по ободку, подносит её к щеке, покрытой шрамами, затем прислоняет к уху. Закрывает глаза и замирает. Если сосредоточиться, можно представить, что в руках не чашка, а морская раковина и в ней мерно дышит прибой. И сидящая рядом мокрая Акеми косится на мальчишку с улыбкой, и к щеке прилипли песчинки…
Выходя из подъезда, он продолжает слышать море. Садится на велосипед, трогается. И не замечает, как его окликает пожилой японец, с которым его разделяет улица и проезжающий по маршруту гиробус.
Домой он возвращается со ссадиной на скуле. На испуганный взгляд Вероники улыбается:
– Почти въехал в соседский забор!
На самом деле он почти увернулся от кулака охранника тюрьмы. Кулак был тяжёлый, меткий, Жилю очень повезло. Только Веронике об этом знать совсем не обязательно.
Пока Жиль уплетает приготовленный Ганной обед, в столовую бочком заходит подозрительно тихая Амелия.
– Мам, Жиль, – зовёт она. – Мне в окно стукнулась птичка. Она свалилась в сад и лежит там.
– Какая птичка, милая? Ну что ты выдумываешь? – улыбается Вероника. – «Понарошка», да?
Дочь делает виноватое лицо, суёт сцепленные в замок руки в карман передника.
– Мам, не понарошка, – вздыхает она.
Вероника и Жиль выходят из дома, следуют за Амелией. На дорожке из серого камня, окаймляющего фундамент дома, раскинув крылья, лежит мёртвая чёрная птаха с алым хвостом. Маленькая – в две детские ладони. Брат и сестра обмениваются ошарашенными взглядами, Вероника приходит в себя первой:
– Амелия! Не прикасайся, я найду, чем её взять.
Она убегает обратно. Жиль опасливо рассматривает птицу, присев над ней на корточки. Амелия трогает его за плечо.
– Чего ты? – подмигивает мальчишка. – Испугалась? Я тоже. И откуда она…
– Маме только не говори.
Амелия протягивает вперёд правую руку, разжимает пальцы. На ладони зияет ранка, похожая на приоткрытый птичий клюв. В левой руке Жиль замечает испачканный кровью носовой платок, который девочка быстро прячет в карман передника.
– Я хотела её поднять, чтобы помочь. А она меня укусила. И сразу стала мёртвой.
В день крещения малыша Роберов Амелия Каро задумчива и тиха. Она послушно одевается, не ссорится с Ганной, когда та расчёсывает ей кудри и заплетает волосы в строгую причёску. По пути в Собор Амелия дремлет на заднем сиденье электромобиля, прижавшись к матери, или задумчиво смотрит в окно. Вероника волнуется перед обрядом и не замечает, что с дочерью что-то не так. Амелия смотрит на свою правую ладонь, скрытую изящной белой перчаткой, водит пальцами по кружевным нашивкам.
– Мам, почему Жиль не с нами? – задаёт Амелия единственный вопрос.
– У него экзамен сегодня, малышка. Если успеет, он встретит нас после крещения.
В Соборе девочка идёт вслед за взрослыми, старательно ступая только по белым плитам мозаичного пола. У входа в сакристию она оборачивается и долго смотрит на витраж, что создавал своими руками отец Ксавье.
– Не хватает… – качает головой девочка. – Их не хватает.
В сакристии мерцает тёплое пламя свечей, сладко и терпко пахнет благовониями. Взрослые стоят плотным полукольцом возле большущей серебряной чаши – похожей на ту, в которой прихожане споласкивают руки. Амелия осторожно протискивается, встаёт рядом с мамой. Мадам Софи держит на руках крошку Мишеля – голенького, в одной белой пелёнке. Малыш хнычет, смешно морщит личико. Священник – не отец Ксавье, а другой, новый, совсем молодой, имени которого девочка ещё не успела запомнить, – облачается в расшитое золотым и алым одеяние, что-то говорит месье Сенешалю – будущему крёстному Мишеля. Отец Ксавье стоит рядом с мадам Софи. «Это чтобы ей не было грустно, что у Мишеля нет папы, – думает Амелия. – У меня тоже теперь вроде как нет…»
Мама в белом платье с шарфом-накидкой очень красивая. Только сильно волнуется. Смотрит внимательно на нового священника, слушает всё, что он говорит. Тот наконец-то подходит к мадам
