Приходилось признать, что море у припая парит с чудовищной силой, а значит, вода куда теплее, чем ей положено быть. Не поленились сбегать – намерили семь градусов, через час – восемь с половиной, а еще через час – десять ровно! После этого туман сгустился до того, что бегать на припай стало опасно, и измерения прекратили. Правильно сделали: через двадцать минут пришла волна, невысокая, но длинная и могучая, как прилив. Припайный лед не просто взломало – искрошило в густую кашу. Чему дивиться, когда материки прыгают с места на место, как блохи. Удивительно, что не пришла волна с небоскреб высотой.
Но как раз туман больше всего и убедил скептиков в реальности наблюдаемых событий. Можно не согласиться с радиограммой, но поди поспорь с физикой!
С рекомендацией расслабиться Типунов в конце концов согласился вполне, приказав завхозу выдать по двести граммов водки на индивида и добавив две бутылки коньяка от себя – кутить так кутить. Коньяк, как все на станции знали, был особенный – его предполагалось выпить в ноябре по случаю окончания зимовки. Однако о какой зимовке теперь могла идти речь?
– Я не понять, – молвил Шеклтон, прожевав помидорину и моргая. – Почему смерть Антарктида? Изъясни.
– Чего тут не понять, – махнул рукой Непрухин и, задев флягу со спиртом, едва успел ее подхватить. Покачал в руке, подумал и поставил на стол. – А, ладно, не будем о грустном. Ты мне, Ерема, лучше про ваших утконосов расскажи, очень я ими интересуюсь, а вот живьем сроду не видел. Они крякают или как?
Шеклтон наморщил лоб, пытаясь вникнуть в смысл вопроса. Так и не вникнув, смастерил из ладони подставку и уронил в нее лицо.
– Отстань от человека, – прогудел Ломаев, со смаком жуя хлебную корку. – Вчера приставал, позавчера приставал, сегодня пристаешь. Дались тебе эти утконосы. Он их, может, и в глаза не видел.
– Как это не видел, когда он из Австралии? Скажешь, он и кроликов не видел? Или кенгуру?
Ломаев ухмыльнулся в бороду.
– По-твоему, у них там утконосы в каждом пруду резвятся? Ну вот ты, скажем, из России. Расскажи-ка, как у нас медведи по улицам табунами ходят. Гостям интересно.
– Иди ты, – буркнул Непрухин и вновь устремил взгляд на Шеклтона. – Нет, правда…
– Мьедвэд? – поднял голову Шеклтон. – Что есть?.. О, бэр!.. Ноу, бэр – не есть в Аустралиа. Коала есть. В зуу… в зуупарк… Утконос в зуупарк есть тоже. Я ходить видеть.
– Он из Ньюкасла, – пояснил Ломаев. – Сколько тебе раз говорить? Большой город. Откуда там утконосы, кроме как в зоопарке?
– Не знаю, – сказал Непрухин и вздохнул. – Я как думал? Пришел на ихний пляж, разделся,
прыг в воду, а утконосы – только фр-р-р в разные стороны. Так и шустрят. И крякают. Думал, там у них искупаться нельзя, чтобы не напугать утконосов…
Прислушивающийся с видимым напряжением австралиец решительно замотал головой:
– Утконос пугать – нет. Не надо. Данджер… опасность. Ядовитый спур… как сказать русски?
– Шпора, – перевел Ломаев и гулко икнул.
– Йес, ядовитый шпора на задний нога. Пугать – не надо. Только самый глупый человек. Умный – не пугать.
– Ясно, – кивнул Непрухин, тщетно пытаясь побороть икоту. – А они – ик! – крякают?
– Ноу. Зачем?
– Ну как зачем? – удивился Непрухин. – Утконосы все-таки. Были бы дятлоносы – долбили бы что-нибудь. А так должны крякать. Скажешь, нет?
Шеклтон долго думал.
– Должны, – согласился он наконец. – Но не крякают.
– Ты на Непрухина внимания не обращай, – сказал Шеклтону Ломаев. – Ему утконосов подавай, или бушменский язык выучить, или еще чего. Лет сорок назад из него получился бы нормальный романтик с горящими глазами.
– А сейчас? – заплетающимся языком спросил Шеклтон. – Кто есть сейчас получился?
– А сейчас – Непрухин. И этим все сказано.
– Так почему они не крякают? – упрямо спросил Непрухин.
– Ты стебешься или правда глупый? – поинтересовался Ломаев.
– Догадайся.
– А вот выкину тебя наружу, чтоб гостей не изводил, – побродишь ты там, ежик в тумане… поищешь утконосов.
– И у тебя юмор на нуле, – тяжко вздохнул Непрухин. – Убийца. Ничего же не видно. Заплутаю и замерзну, что тогда?
– Похороним. Только ты не замерзнешь. Спорим?
– Это почему?
– Потому что спирт при минус двадцати не замерзает. Сколько ты в себя влил?
– Шуточки у тебя… – обиженно пробурчал Непрухин.
Ломаев замолчал. Оба знали, что во время прошлой зимовки во время внезапно начавшейся пурги в двух шагах от станции насмерть замерз нетрезвый дизелист. Отошел по малой нужде…
– Извини.
– Ладно, проехали. Давай-ка еще выпьем по чуть-чуть. За утконосов.
– Опять? – задвигал бородой Ломаев. – Ну как… Мы все-таки немного ближе к ним стали, нет?
– Чуть-чуть ближе, кажется, – подумав, согласился Ломаев. – Только с другой стороны. А за утконосов твоих я пить не стану, сам пей. Давай-ка лучше еще раз за Антарктиду-матушку, светлая ей память, и за зимовку несостоявшуюся… Помянем! Налей!
– Почему помянем? – спросил Шеклтон, мучительно пытаясь не уронить голову на стол, однако с готовностью подставил кружку. – Уай? Почему рашен званый обед?
– По кочану, – угрюмо сказал Ломаев. – Выпьем. Забыв, что нельзя, чокнулись. Выпили.
– Ты что, не слышал, что за столом Жбаночкин сказал? – с усилием ворочая непослушным языком, спросил Непрухин. – Э! Андрюха, ты куда?
Опираясь на стол, Эндрю Макинтош мучительно тщился подняться с табурета, имея сильный крен на правый борт. («Щас улетит», – определил Непрухин.) Через секунду бортовой крен австралийского магнитолога сменился глубоким дифферентом на корму, и жертва русского гостеприимства, попятившись, наткнулась на дощатую стену, по коей и сползла на пол, задрав тощие колени выше головы на манер паука-сенокосца.
Немедленно вслед за тем австралиец уронил голову на грудь и продолжил мирный сон.
– Готов, – с пьяной улыбкой констатировал Непрухин.
– Ну, хоть не под стол нырнул, – рассудительно заметил Ломаев. – Не трогай его, пусть отдыхает.
– Почему поминки? – повторил вопрос настырный Шеклтон.
Непрухин сражался с непослушным лицом, пытаясь состроить кривую ухмылку.
– Ты хочешь сказать, что наша работа будет продолжена, так? Ты, наверное, хочешь еще сказать, что работы в связи с переездом континента на новое место у нас э… о чем это я? Да! Работы у нас будет даже больше, чем раньше, и… это… она станет еще интереснее? Так? А вот хрен нам всем! Одно дело околополюсный район, на фиг никому, кроме нас, не нужный, и совсем другое э-э… Тихий океан. Купол когда-нибудь растает, а под ним, сам понимаешь, нетронутые ископаемые, бери да вывози. Лакомый кусочек. Да если бы только ископаемые! – Непрухину все же удалось состроить ухмылку. – Тут э… много чего, кроме ископаемых. Ничейной территорией Антарктиде уже не быть, зуб даю. Сколько лет продержится Вашингтонский договор, как ты думаешь?
