Карпыч преобразился. Он поправил ремешок на гимнастерке, медленно застегнул пиджачок, и приказал Юрию Васильевичу:
— Стой тута?
Юрий Васильевич машинально кивнул, а Карпыч быстро зашагал по коридору. Вскоре он вернулся вместе со всей известной уже нам компанией. Впереди шел Карпыч, за ним Зайцев, осторожно вышагивая в своих гигантских валенках. Прячась за его спиной, ковылял Ганюшкин, сжимая в руке молоток. Рядом с ним — Ворона. Шествие замыкал Сломоухов. В руке он держал вертикалку и шел, пригнувшись, будто крался за зверем. Туфли на его босых ногах громко шлепали, Юрий Васильевич отошел в сторону, предоставив возможность остальным облепить дверь. Зайцев присел на корточки и заглянул в замочную скважину.
— Лежит Афанасий, что ему сделается, — сказал наконец он. — Пить тебе, Карпыч, кончать надо. Не те годы.
— Молчать Аполлошка! — ответил Карпыч. — Окно-то, окно, видать?
— Окна не видать… заслоняет машина какая-то.
Сломоухов поставил вертикалку к косяку и чиркнул спичкой. Потом он поднес ее к двери, и все увидели, что пламя потянуло внутрь комнаты.
— Похоже, что окно открыто, — сказал он. — Может быть, форточка?
— А может быть, — оживился Зайцев, выпрямляясь. — Вот напугал, старый. На грех ты мастер, как я погляжу.
Зайцев погрозил Карпычу пальцем, но в этот момент из комнаты донесся не то стон, не то скрип, и вся компания, раскрыв рты, снова прильнула к двери.
— Открывай, Митрофаныч, — сказал Ганюшкин, схватив ружье. — Открывай, говорю.
Зайцев негнущимися пальцами сложил огромную фигу и поднес ее к самому носу Ганюшкина.
— Видал? — сказал он. — Мне что, под суд за тебя идти? Директора надо звать, вот что… А ну, Ворона, давай вниз, звони Сергею Ивановичу.
На электрических часах, висящих под сводами коридора, было двенадцать.
Появление Чернышева некоторое время оставалось незамеченным. Зайцев, Ганюшкин и Сломоухов в разных позах застыли у двери кафедры нормальной физиологии. Юрий Васильевич забрался на три табуретки, поставленные друг на друга, и, став на цыпочки, пытался что-то разглядеть сквозь стекло над дверью. Карпыч одной рукой держал табуретки, а второй вцепился в штанину Юрия Васильевича.
— Точно, — сказал Юрий Васильевич, — окно разбито…
— А ну-ка, товарищи, отойдите от двери, — приказал Федор Никанорович. — Слазьте, товарищ, со своих вавилонов. — Он достал из кармана ключ и отпер дверь.
Да, в комнате кто-то побывал. Большое стекло в окне было разбита. Лампы под потолком ярко горели. Афанасий Петрович лежвл на столе в той же позе, в какой его оставил Федор Никанорович прошлой ночью, и все прошли мимо него прямо к окну.
Федор Никанорович перегнулся через подоконник. Как раз против окна шумело высокое дерево, и листва его поблескивала а свете уличных фонарей.
— Тут карниз, — донесся его голос. — И широкий карниз.
В это время позади стоящих у окна людей раздался тихий стон.
Его не слышал Федор Никанорович, так как по улице как раз проехал грузовик.
И вновь раздался такой же стон.
Теперь к столу повернулись все. Первым подошел Карпыч. Ои нагнулся к лицу Афанасия Петровича.
— А Петрович-то живой, — раздался его дребезжащий голос. — Дышит.
— Отпустило его, значит, — оборонил Зайцев. — А чего, летаргия. Обыкновенная.
Сломоухов быстро подошел к столу, наклонился над Афанасием Петровичем. Приложил голову к его груди.
— Бьется, — сказал он. — И наполнение неплохое. Жив Афоня! Ну, а как же иначе? Чтобы меня, Слрмоухова, горем встречать? Эт-того безобразия не потерплю!
Сломоухов потряс кулаками над головой и резко приказал:
— Митрофаныч, вызывай неотложку… А ты, Зайцев, давай сюда мой мешок. Там в карманчике все есть, все, что надо. Шприц, камфора, нашатырь… Быстро! — И он захлопал в ладоши. — А вас, товарищи уважаемые, мы попросим пока не мешать.
Федор Никанорович, будто очнувшись, тоже подошел к столу, осторожно взял кисть руки Горбунова, про себя стал считать пульс, не отрывая взгляда от ручных часов. Когда он поднял глаза, перед ним, по другую сторону стола стоял директор института и тоже считал пульс.
— Аритмия, — сказал директор. — Ярко выраженная аритмия.
— Пульс пятьдесят, — прошептал Федор Никанорович, не отпуская руку.
— Для мертвого не так уже плохо, — обронил директор. — А? Как находите, Чернышев?
Директор осторожно положил руку Афанасия Петровича на край стола.
— Поддержать сердце нужно, — уверенно и радостно, сказал он. — Элементарная электротравма. А вы, Федор Никанорович, панику тут такую развели. Черт знает что! И всех лишних нужно попросить из комнаты. Воздух нужен, воздух! Больше воздуха.
Директор одним движением придвинул стол с Афанасием Петровичем вплотную к окну и быстро потер рука об руку.
Из окна в комнату ворвался резкий плачущий звук. Все вздрогнули. Чернышев осторожно выглянул в окно, но звук больше не повторился, только по-прежнему шумела листва.
Когда прибыл врач из неотложки, сломоухозский шприц уже кипятился на электрической плитке.
Мы оставили Юрия Васильевича в пустом просмотровом зале наедине со своими воспоминаниями. Козлов встретился с мим назавтра и внимательно выслушал его рассказ.
— Вы совершенно правы, Юрий Васильевич, — сказал он, помолчав, — что не торопитесь с выводами. Главное — последовательность фактов, «выстроенности» фактов, если так можно сказать, вы меня понимаете?
— Выстроенность, — повторил Юрий Васильевич. — Да, да, понимаю.
— А причины и связи, — продолжал Козлов, — мы вам отьюкать поможем, верьте моему слову.
— Нет, — сказал Юрий Васильевич. — Не верю…
Козлов удивленно поднял брови.
— Не верю… Мне после просмотра вашего фильма показалось, что я смогу быстро, сразу же дать удовлетворительное объяснение, но чем дальше я уходил в прошлое, тем все становилось более и более запутанным. Я рассказал вам о событиях, которые произошли на протяжении двух суток, и как бы ни было полно рассказанное мною, кое-что я мог упустить… Вы думаете о причинах и связях и подразумеваете обычные причины и обычные связи. А они, товарищ Козлов, совсем необычны.
— Ох, Юрий Васильевич, — Козлов погрозил пальцем. — Чегото вы недоговариваете…
— Я недоговариваю только то, чего сам не знаю, — ответил Юрий Васильевич. — Выслушайте меня внимательно… Вам, надеюсь, приходилось завтракать крутыми яйцами?
— Что за вопрос, Юрий Васильевич, — засмеялся Козлов.
— И вы каждый раз обнаруживали белок и желток, не так ли? А когда-нибудь задумывались, где в яйце спрятан цыпленок? Где у него перышки и глазки, а клювик и ножки? Где они там, когда, облупив яичко, вы находите только желток и белок?
