Сенатор сидел, слушал желчный рассказ старика об одной из прошлых обид. Ему довольно часто приходилось выслушивать подобные рассказы, и он давно научился делать это вполслуха, сочувственно кивая головой и занимаясь собственными мыслями.
Молодчина Гэб! Надо же! Дознался, что у «Скотт пэйперс» есть контракт с лабораторией сухопутных сил в Сидар-Гроув. Это уже кое-что! Это веревочка! Потяни, и узелок распустится. Мэйсмэчера начали осаждать мнемолизином, как только он пожелал усложнить работы в университете. Родоначальника! Отца проблемы! Конечно, он почел своих заказчиков кретинами, смертельно обиделся, хлопнул дверью и отправился помирать. На здоровье! Сам ты дурачок, профессор! Когда Деймз выламывает руки Бартоломью, чуть дело доходит до «Скотт пэйперс», это, по-твоему, тоже кретинизм? Как бы не так! Все очень просто. В Сидар-Гроув у военных идут работы над П-120. Как далеко они зашли, никто не знает, но, видно, подальше, чем в богоспасаемом университете. И военные велели Бюро научных исследований взнуздать университет, чтобы он, не дай бог, не залез в проблему поглубже. Мак-Лориса держат в качестве ширмы, в свой срок через него предадут огласке кое-что, без чего не обойтись. Уж это-то точно. Без Мэйсмэчера цена ему грош, что бы он ни делал. Умен он или глуп, это ровно ничего не значит, если принято такое решение. А Мак-Лориса бесит узда, природы которой он не понимает. Унаследовал это искусство от дражайшего учителя. Он наверняка решил, что все это потому, что он топчется на месте, потому, что он плох. И лезет из кожи вон. И нарывается.
Итак, вывод первый: университет в Грэнд-Рэпидс из родоначальника дела превратился в цивильное прикрытие куда более серьезного предприятия. Не на это ли намекал Мартиросян, когда обещал представить дополнительные материалы?
Кстати, Сидар-Гроув – в этом штате. Надо бы на всякий случай держаться оттуда подальше. Чтобы комар носу не подточил.
Сенатор встал, подошел к карте и принялся составлять дальнейший маршрут по боковым дорогам так, чтобы миновать нежелательное место.
– …он побежал звонить по начальству, а я заявил ректору, что не выйду из своего кабинета, пока этот олигофреник не уберется отсюда, – продолжал голос.
Рядом с сенатором – всего шаг ступить, оказалась лестница наверх, и, повинуясь внезапному импульсу, он протянул руку, взялся за перила и бесшумно поднялся на несколько ступенек.
Лестница вместе с перилами словно была отлита из серо-голубого пластика, пружинившего под ногами. Подняв голову, сенатор увидел наверху темный коридор и притолоку закрытой двери.
– Не делайте этого, – тихо сказал голос, прервав рассказ на полуслове.
– Вернитесь на место.
Сенатор оглянулся и вздрогнул. На серо-голубых ступеньках черными пятнами отпечатались его следы. Он снова коснулся пальцами перил, ощутил легкий электрический укол и отдернул руку.
И внезапно ему явственно представилось: там, наверху, нет никакого профессора Мэйсмэчера, там, на постели, давным-давно лежит его иссохшее мертвое тело, а все вокруг – и кровать, и пол, и стены, и мебель – все покрыто таким вот пружинящим блестящим серо-голубым покровом, который слегка пульсирует в тех местах, где под ним в стенах проходит электропроводка. И этот покров, эта умничка таит в себе личность профессора, говорит и мыслит так, как мыслил бы он. Это ей волей или неволей завещал профессор свою ревниво сберегаемую память, и вот она медленно-медленно, миллиметр за миллиметром, разрастается, разрастается, заволакивая все, что встречает по пути, черпая живительную энергию от проводов в стенах. И Мэри-Энн давно здесь нет. Ее голос, ее поведение помнит и заученно повторяет все тот же покров. И может быть… может быть… может быть, сама мысль об этом и вся эта ярко увиденная им картина не родились в его мозгу, а навязаны ему извне! Ведь его мысли – доходили же они до «профессора»! И теперь «профессор» навязывает ему то, что ему угодно.
Сенатор решительно шагнул наверх. И содрогнулся от темного парализующего страха. Того самого страха, который он пережил когда-то в детстве, когда увидел на пороге дома змею. Он почувствовал, что не в силах даже повернуться, чтобы спуститься с лестницы. Он видел, как тут же на него набрасывается что-то обширное, мягкое, удушающее. Пятясь и в ужасе глядя на оставляемые им черные следы, сенатор спустился с лестницы, дошел до кресла, нащупал рукой подлокотники, сел.
– Вот так, – сказал голос.
Послышался шорох, щелчок, карта на стене взлетела в воздух, и под ней распахнулась черная квадратная пасть.
– А-а! – закричал сенатор, не в силах пошевелиться.
– Я вам говорил. Не надо было этого делать, – все так же бесстрастно сказал голос. – Возьмите. Это мой вам подарок. Подойдите и возьмите.
Края карты свисали с открывающейся вверх дверцы маленького грузового лифта. В глубине светилась красная лампочка. На выстланной черным бархатом полке лежала знакомая сенатору розовая пластиковая кассета, такая же, как те, что выдавали на совещании.
– Не бойтесь. Она не принесет вам вреда. Если не хотите, можете ею не пользоваться. Это оружие Адама, восстающего из праха. Возьмите, – и голос снова прервался долгим липким кашлем.
Встать и сделать несколько шагов сенатору стоило огромных сил. Рука не хотела углубляться в шкафчик, и сенатор почти швырнул ее туда за кассетой. Сжимая непослушные пальцы, он вынул кассету.
– Мак-Лорис говорил, что лично приглашал вас на совещание, – сенатор старался говорить обыденно и спокойно, словно ничего не произошло.
– Да, неделю назад он приезжал, наверное, за этим, но Мэри-Энн его не впустила. У каждого своя дорога. А он был поделикатней вас и не угрожал вломиться в дом с полицией.
– Он говорил, что вы ведете работы по технологии пэйперола и что вы консультант «Скотт пэйперс».
Голос засмеялся.
– Да. Благодаря ему «Скотт пэйперс» аккуратно переводит мне жалованье. Но какую я могу вести работу! Я лежу в постели. Все это Мак-Лорис выдумал, чтобы помочь мне избавиться от санирования. Он делает вид, что ездит ко мне на консультации, и довольно регулярно околачивается вокруг моего дома. Вот уж не ожидал, что у него окажется такое гипертрофированное эмоциональное начало. Он аккуратно наговаривает в микрофон новости, а я молчу. Он подождет-подождет и уедет. Я понимаю, что это жестоко, но иначе я не могу. Я снял себя с доски. И он должен привыкнуть к этому. Ну, ничего. Недолго осталось. Вас еще что-нибудь интересует? Честно говоря, я очень устал. Сядьте, сядьте в кресло.
Сенатор беспрекословно повиновался. Усилиями воли одолевая один за другим накатывающие приступы страха, явственно видя перед собой профессорские кости, покрытые блестящей серо-голубой пленкой, он торопливо и внятно заговорил:
