— Да пусть едет, — сказала я.
— Только за руль я ее не пущу, — сказал Павлин.
— Садись в машину, — рявкнула Хендерсон.
— Уже сел.
Павлин уселся на водительское сиденье.
— Ладно, — сказала Хендерсон. — Вот что мы сейчас сделаем. Как можно скорее уедем из этого мрачного места. Найдем кафе где-нибудь у дороги и нормально позавтракаем. Настоящей едой. А потом мы поедем дальше, а девчонка останется там, в кафе. Без разговоров. Да? Марлин?
— Да, хорошо.
— Сама поражаюсь, какая я сегодня добрая. Так начинается день.
* * *
На запад, к лондонской окружной. Солнца почти не видно, оно бледное-бледное, почти такого же цвета, как небо. По-моему, где-то мы повернули не туда. Проехали мимо маленькой деревеньки, которая еще строилась. Стены домов были выкрашены в яркие основные цвета. Там не было ни заборов, ни нормальных садов: только зелень травы и прямые гравийные дорожки. Мы проехали через деревню под объективами камер слежения. Только в демонстрационном доме наблюдались какие-то признаки жизни: молодые родители, двое детишек. Когда мы проезжали мимо, они нам помахали, как старым знакомым.
— И чего они лыбятся, интересно? — спросила Хендерсон.
— Им все обеспечат по полной программе, по последнему слову техники, — сказал Павлин. — Электронный «Просвет», все дела.
— Ты так думаешь?
— Да. Ты глянь, какие у них тут камеры, и спутниковые антенны на каждом доме.
— Ну да. У них все по полной программе, а мы опять в полной жопе.
— Кстати, а где мы?
— А хрен его знает. — Хендерсон пролистала атлас автомобильных дорог. — На картах этого места нет.
— Мы что, заблудились? — спросила Тапело.
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Там, где я был, — сказал Павлин, — вообще нету карт. Зато есть дыры в земле.
— И где ты был?
Мимо, по встречной полосе, проехала маленькая оранжевая машина.
— А, понятно, — сказала Тапело. — Ты был на войне?
— Ну, недолго.
— Ух ты. Так вот откуда у тебя пистолет.
— Не твоего ума дело.
— И ты убивал людей? Много убил?
— Много, бля. Даже слишком. А теперь помолчи.
— Хорошо.
— А то у меня мозги сводит, — сказала Хендерсон.
— Почему? — спросила Тапело. — Ты разве не приняла «Просвет» утром?
— М-да, хамоватая девочка. Знаю я вашу породу. Целый день жрут колеса и думают, будто им все нипочем.
— Я не такая.
— Опасная практика. Ты когда-нибудь видела человека в черном трансе?
— Я принимаю сколько положено.
— А, ну пусть тебе будет хорошо. Тебе хорошо?
— Я хочу есть. Кажется, мы собирались найти кафе.
— Все вопросы — к штурману, — сказал Павлин.
— Бля. Ты там рулишь, вот и рули по дороге. — Она швырнула атлас через плечо. Он упал на сиденье рядом со мной.
— Может быть, мы никогда уже не позавтракаем, — сказала Тапело. — И не пообедаем, и вообще. Может, мы так и застрянем в этой машине и будем ездить кругами по тем же дорогам, пока не умрем. Без еды и воды. А когда мы умрем в этой машине, она все равно будет ехать. Ну да. Она все равно будет ехать, сама по себе. Наш гроб на колесах. В буквальном смысле.
Хендерсон обернулась к нам. Посмотрела на Тапело, покачала головой и отвернулась.
— Бензин раньше закончится, — сказал Павлин.
Какое-то время мы ехали молча, а потом Тапело достала из сумки какую-то черную коробочку. Там с одного боку была маленькая застежка. Тапело ее расстегнула, и коробка раскрылась, как книга. Это были дорожные шахматы: небольшая доска и фигуры.
— Хочешь, сыграем? — спросила Тапело.
— А толку?
Девочка лишь улыбнулась.
Во время нашего путешествия мы не раз видели, как люди играют в шахматы. Как ни странно, в последнее время шахматы сделались популярными, и особенно среди молодежи. Никто не знает, почему на какие-то вещи шум влияет заметно сильнее, точно так же, как он влияет и на людей: на кого-то больше, на кого-то меньше. Но шахматы чуть ли не в первую очередь утратили всякое ощущение упорядоченности. Часы, зеркала, шахматы…
— А ты можешь играть? Но как?
Девочка пожала плечами, расставила на доске крошечные фигурки и принялась передвигать их, играя сама с собой: и за черных, и за белых. Я так и не поняла, по каким правилам она играет, но какое-то время я все-таки понаблюдала за ней, а потом отвернулась и стала смотреть в окно.
Теперь вдоль дороги тянулся лес. Дорожные знаки и указатели на перекрестках и боковых съездах были практически неразличимы в густой тени листьев, под слоем грязи, и мха, и неразборчивых граффити, за какими-то странными облачками пыли. Многие были затянуты черным брезентом. Мне удалось разглядеть только считанные единицы, но я все равно не смогла ничего прочитать. Мне показалось, что надписи сделаны на иностранном языке. А на каком — непонятно. И еще были пустые знаки. Просто белое поле, цветной ободок, а внутри — ничего. Никаких надписей, никаких значков.
Я была абсолютно уверена, что эту церквушку мы уже проезжали. Хотя, может быть, все деревенские церкви выглядят более или менее одинаково. Собака перебежала дорогу, и Павлину пришлось резко выкрутить руль. Он остановил машину.
— Ты как? Нормально? — спросила Хендерсон.
— Ага. Вот блин, на фиг.
Его трясло, я это видела.
— Хочешь я поведу? — предложила Тапело.
— Нет я, — сказала Хендерсон.
— Я сказал, я в порядке. И хватит уже.
Мы поехали дальше. Но все осталось по-прежнему: куда бы мы ни сворачивали, вокруг был все тот же пейзаж, унылый и тусклый.
Мимо, по встречной полосе, проехала маленькая оранжевая машина.
— А вы знаете, — сказала Тапело, — что некоторые места заражены больше, чем все остальные?
— Знаем, — сказала Хендерсон.
— Да я просто сказала.
— Очень вовремя, — заметил Павлин.
— Что там?
— Дома. Похоже, деревня.
— Будем надеяться, там есть кафе.
Но когда мы подъехали ближе, оказалось, что это та же деревня, где мы уже были: всего одна улица, ничем не засаженные участки, ярко раскрашенные дома.
— Тут мы уже проезжали, — сказала Хендерсон.
На этот раз краски на стенах домов казались еще насыщеннее, еще ярче. Воздух вибрировал цветом; у меня в голове гудело.
— Ага, — сказал Павлин, — а вон и демонстрационный дом.
Молодое семейство так и сидело в саду, в полном составе, и они опять помахали нам, когда мы проехали мимо.
— Это не они, — сказала Тапело.
— Что?
— Это другая семья. Смотрите, жена — блондинка. А в прошлый раз была брюнетка.
— Да ладно.
— Это другая деревня.
