А язык?! В Париже спрашивали на французском, отвечали по-грузински, торговались по-японски, матерились по-русски, знакомились на немецком, проституток снимали на китайском, спорили на идиш, прощались на корейском, читали на тюркском, звали на помощь по-испански. Никто теперь не знал родного языка и все разговаривали на дьявольской смеси всех имеющихся в мире языков и диалектов.
Какая мода?! Как и во всем мире мода умерла, хотя Париж держался дольше всех. Теперь каждый ходил в чем хотел и никто не обращал внимания на то, как одет его собеседник. Каждый стал своим модельером и изобретал то, что хотел.
Какие нравы?! Прилюдные сцены любви, порой даже групповые, давно стали нормой, а семилетние проститутки ни у кого не вызывали удивления или протеста.
Париж потерял все: изысканную архитектуру, живой язык, изящную моду и легкость нравов. Одно исчезло на всегда, другое выродилось в чрезмерность. Но как это не парадоксально — Париж остался Парижем. Стоило вам удалиться от этого Вавилона километров на сто и вы попадали в старый город, где было все так, как… всегда.
Не все жители нового Парижа знали о его существовании. Там не было супермодных развлечений и сверхдорогих магазинов, постмодернисткой и неофутуристкой движущейся архитектуры, он не привлекал развлечениями, раскрепощенностью нравов и подавлял новых варваров своей провинциальностью. Как дикарь, не взглянув даже на великолепное бриллиантовое ожерелье, кидается к грубым пластмассовым ярким бусам, так все новые и новые иммигранты набрасываются на Новый Париж, обжираясь его соблазнами и наслаждениями и презирают, игнорируют, не знают Старого Парижа.
И слава богу, думал Кирилл, представляя себе свой тихий уголок, в который вторглись орды гуннов — пожары, крики, кровь, дерьмо, изнасилования и грабежи.
За размышления он одолел большую часть пути и приблизился к месту назначения.
Здание (если это можно было назвать зданием) ТВФ возвышалось над Новым Парижем, как в свое время Эйфелева башня. Своими очертаниями оно напоминало стеллу и в солнечные дни ослепительно сияло, отражая свет своими стеклянными гранями. Сейчас оно выглядело достаточно зловеще — черный обелиск над мелкими домишками, которые раньше почему-то назывались небоскребами. Местные остряки называли это чудовищное строение «Мечтой импотента», а журналисты просто «хреном», «болтом» и другими менее цензурными синонимами.
Не так давно, до своего переезда в Санкт-Петербург, здесь заседал Директорат, со своим неисчислимым аппаратом и нетрудно было понять, что «болт» строился именно для нее. И если вспоминать сексуальные символы, высота здания прямо заявляла, что в нем сидит крутое начальство, могущее надрать «болтом» задницу самому Господу!
Затем по наследству здание перешло ТВФ, компании, чьим владельцем также был Директорат. Несмотря на свое скромное название, оставшееся с давних времен, ТВФ была крупнейшей информационной корпорацией в Солнечной системе. Она вещала не только на Конгломерат, но и на Луну, Венеру, Марс и даже добивала до Юпитера. В системе Сатурна ее тоже можно было ловить при большом желании, благодаря пиратским спутникам-ретрансляторам.
На ТВФ работали миллионы людей и все талантливые журналисты Планеты. Она разбросала щупальцы по Солнечной системе и, как ненасытный монстр, высасывала из всех закоулков мало-мальски значимую и интересную информацию. Она была глазами и ртом Директории. Глазами, от которых ничто не могло укрыться, глазами, которые поставляли Директории самую точную и оперативную информацию.
Именно с развитием ТВФ отпала нужда в специальных разведывательных службах, резидентах, подслушивающей аппаратуре и тому подобной игре в шпионов. Информационная революция смела все шлюзы, отстойники, тайные водохранилища и гнойные болота. Интерактивное телевидение, мультимедиа, виртуальные игрушки и жизни залезали даже в самые сокровенные уголки ничего не подозревающих потребителей, выворачивали их наизнанку и выставляли на всеобщее обозрение. Государственная тайна подыхала в конвульсиях, а об тайну личности вытирали ноги.
И ТВФ была ртом, через который выходила отцензуренная, отлаженная, полупережеванная и полупереваренная информация, полуложь и полуправда, глотать которую обывателям было легко и приятно. ТВФ была той леской, привязанной к людям-марионетками, концы которой находились в руках Директоров. Но вот на это Кириллу было глубоко наплевать. Он всегда был убежден, что людям необходим такой батька — строгий, с твердой рукой, беспощадный и мудрый, направляющий и наказывающий, оберегающий и поощряющий, каким собственно и был Директорат. Демократию Кирилл не признавал.
По мере приближения к «болту» здание все росло и ширилось и только вблизи приходило понимание — насколько оно колоссально. Это был не город в городе и даже не государство в государстве, это было планетой на планете, или, в крайнем случае, оно было той осью, на которую безумное человечество насадило свою безумную колыбель.
Кирилл причалил на двух-с-чем-то тысячном этаже, прошел через висячий сад, засаженный елями, дубами и кленами с великолепной красной листвой и гнилостным запахом, покормил вечно голодных белочек, которым на высоте четырех километров от ближайшего леса было очень тоскливо, удачно избежал любящейся парочки, поздоровался с двумя-тремя знакомыми и, наконец, добравшись до эскалатора, въехал в здание. Переступая с дорожки на дорожку, он миновал янтарные комнаты, грановитые палаты и тадж-махалы, наполненные людьми, животными, техникой и администрацией, на чье происхождение указывали синие тоги, пожал миллионы рук, поругался с редактором вечерних новостей, полюбовался хрустальной пещерой и наконец столкнулся нос к носу с самой большой сукой во Вселенной.
Памела Мортидо полностью оправдывала свое прозвище и свою жуткую фамилию, выплывшую из недр ортодоксального психоанализа. В ее передаче «Лицом к лицу» (которую за глаза все называли «Лицом к морде») была самая большая текучка кадров. Каждый день здесь приносил очередную жертву: кто-то сбегал сам, кого-то вышибала «Сука Пэм», кто-то умирал после очередной ссоры. Дольше всех здесь продержался двухметровый оператор-культурист, с которым у Пэм был даже роман и у которого (о, чудо) был иммунитет к ее яду. Но она его доконала в постели — Пэм делала все неистово.
Передачи ее пользовались популярностью, потому что они обычно начинались и кончались скандалами, вплоть до обмена нецензурными словами и рукоприкладства с приглашенным лицом. Поэтому вся планета собиралась у экрана и заключала пари, чем закончатся эти теледебаты, сколько грязного белья будет показано и сколько любовниц главного героя придут в студию (однажды Пэм для одного «счастливца» организовала встречу с его внебрачными детьми прямо в студии. Было очень забавно).
