– Сигналь, Михалыч, – тихо говорит Игорь. Три надсадных, за душу берущих вопля сирены предупреждают: сейчас запуск. Игорь облизал губы. Юрка оглянулся на Игоря. Борис и Сергей не отрывают глаз от приборной стенки.
– Пуск, – громко, но совсем спокойно говорит Редькин.
Все услышали тихий сухой щелчок – это открылись главные клапаны, и в тот же миг налетел страшный, нарастающий с каждым мгновением грохот. Звук этот трудно описать. Он не имеет ничего общего с ревом турбореактивных самолетов. Там рев.
Он совершенно не похож на яростные, с присвистом удары гигантских молотов. Там удары. Это и не разламывающийся на разные тона раскат фугасного взрыва и не гром июльской грозы. Нашего акустического словаря не хватает, Это просто Звук, ровное, неимоверной силы ликующее: "А-а-а!"
Разом, словно в испуге, прыгнули стрелки приборной стенки. Игорь увидел в окошко, как, накаляя докрасна края люка в полу бокса, росла голубоватая, прозрачная, ярко освещающая все вокруг колонна раскаленных газов. Он не смотрел сейчас на приборы, весь отдавшись этой незабываемой, ни с чем не сравнимой, всегда глубоко волнующей его картине укрощенного металлом непрекращающегося взрыва – так работает ракетный двигатель. Не видя секундомера, он знал: надо останавливать – и поднял скрещенные руки. Бесцветное пламя втянулось в сопло.
Свист, потом шипение, потом тишина. Только услышав Звук, понимаешь, какой бывает тишина. Кудесник радостно обернулся.
– Братцы! Ведь, ей-богу, не плохо! А ну, повторим…
Повторили. И еще раз повторили.
– Перекур пять минут! – скомандовал Маевский, расстегивая шлем.
– Подожди, давай еще, – возразил Редькин, – с медленной остановкой.
– Перекурим и попробуем, – сказал Михалыч. – Времени еще только три часа.
На стенде курить нельзя. Все вышли. Остался только Кудесник с Редькиным.
– Игорек! Хорошо! – Удивительно радостная физиономия у Кудесника. Редькин грызет заусеницы.
– Еще, еще надо… Боря! А как работает! А? Хоть на мотоцикл ставь! Ишь ты, курить ушли, сукины дети!
– Ладно, я пойду, может, уж шеф вернулся…
– Скажи им там… Нашли время курить! На весеннем солнышке у входа на стенд, сидя вокруг врытой в землю железной бочки с окурками, курят Юрка, Петька и Михалыч. Юрка – "Новость", Петька – "Ароматные", Михалыч – "Прибой".
– Читал я в "Комсомолке", – говорит Михалыч, ни к кому не обращаясь, – в Англии научились прямо из травы молоко гнать. Без посредства коровы. Молоко как молоко, запах только немного…
– Бесспорно, возможная вещь, – подтверждает Петька. – А что такого? – И смотрит на Маевского.
Тот молчит, думает о своем. О том, что отсекатели надо было прогнать отдельно на всех режимах, поглядеть, как сработают магниты. Ну да теперь что ж об этом думать? Поздно. И он стал думать о том, что надо не забыть попросить у Никиты из семнадцатой лаборатории магнитофонные ленты с "новой Имой Сумак" и переписать.
Вот вышел Кудесник. Щурится на солнце.
– А где Сергей?
– Пошел в лабораторию, – отвечает Маевский.
– Я тоже пойду… Давайте, Михалыч, запустим еще пару-тройку раз с мягким остановом…
– Сейчас сделаем, – отвечает Михалыч, не двигаясь с места и не глядя на Бориса.
Его немного обижают слова Кудесника: будто он сам не знает, что надо делать.
Кудесник уходит. Его фигура на прямой асфальтовой дорожке видна еще долго. Он идет быстро, размашисто.
Потом вдруг начинает скакать через лужи, как козел. Весна! Солнце! Запустилась ТДУ! И вообще все отлично! Михалыч видит это, чуть улыбается и говорит категорически: – Пошли,
И снова стенд. Все снова стоят по местам.
– Пуск, – снова громко и спокойно говорит Редькин, и снова все заливает Звук.
Правая рука Игоря сжата в кулак, большой палец оттопырен и смотрит вниз. В древнем Риме зрители этим жестом приказывали гладиаторам добить поверженного врага. Тут – это знак постепенного торможения. Палец кверху – постепенного разгона. Михалыч видит палец и медленно вращает штурвальчик на пульте. Звук плавно меняет тон. И вдруг прерывается с захлебывающимся посвистом.
– Насосы стоп! – кричит Михалыч Петьке, прежде чем Редькин и Маевский успевают сообразить, что произошло. Руки Петьки молниями ударяют в кнопки пульта.
– Все стоп, – уже спокойно говорит Михалыч и оборачивается к Редькину. – Отсекатель. Какой, не знаю.
– Пошли посмотрим, – говорит Игорь.
– Все вырубил? – спрашивает Михалыч Петьку. – Включи вентиляцию.
Михалыч, Игорь и Юрка склоняются над хитросплетениями трубопроводов. Петька стоит поодаль, готовый каждую секунду прийти на помощь.
– Вот он, – говорит Маевский и тычет пальцем. – Наверное магнит втягивает иглу рывком.
– Я плавно регулировал, – говорит Михалыч. Маевский молчит, потом расстегивает шлем, снимает пиджак.
– Петя, подверни мне рукава, – просит он Соколова, – а то руки в масле.
Петька, долго сопя, возится с запонками. Запонки у Маевского какие-то хитрые.
– В твои годы, – назидательно говорит Юрка, – надо уметь обращаться с запонками.
– А я вот их не уважаю, – говорит Петька.
– Это почему же?
– Время отнимают: вдевай – вытаскивай…
– Кончайте вы с запонками! – зло кричит Игорь. – Нашли время! Как бабы!
Он уже залез туда, куда показывал Маевский, и тянет что-то двумя пальцами.
– Горячая, зараза! Так и есть. Ты плавно регулировал, и магнит тянет плавно, а у иглы тугой свободный ход, и она идет рывком… Давайте еще попробуем, я ее покачал, вроде теперь ничего…
Они выходят из бокса, и все повторяется. Только теперь Михалыч может не кричать Петьке. Петька внимателен, весь подобрался, как кот у мышиной норы. Двигатель снова захлебывается.
У Игоря бешено злой вид. Едва отключили коммуникации, он влетел в бокс и, шепча ругательства, опять что-то тянет, обжигая руки, скалясь и гримасничая.
– Опять она? – спрашивает Маевский за его спиной. Он сохраняет завидное хладнокровие.
– А то кто ж? – огрызается Редькин, – Придется разобрать отсекатель…
Игорь что-то яростно дергает к себе – от себя, к себе – от себя…
– Еще раз попробуем, последний раз, – говорит он. И снова все на местах.
– Пуск.
И снова Редькин жестом римлянина тормозит двигатель. Палец нетерпеливо тычет: вниз, вниз, вниз! Михалыч, уже не глядя на палец, вращает осторожно, словно штурвальчик хрустальный и он боится его отколоть. И опять Звук срывается в клокочущий посвист.
– Сволочь! – кричит Игорь и рывком кидается к двери бокса.
– Куда?
Но крик Михалыча обрывает короткий, глухой, будто далекий взрыв.
Руки Петьки на кнопках. Красивое лицо Маевского в шлеме. Он обернулся от приборной стенки и так застыл, судорожно сжав рукоятку с кнопкой. Из приоткрытой Игорем тяжелой двери в бокс стелется по полу голубоватый дымок. Михалыч бросается в бокс и очень быстро вновь появляется в двери, держа под мышки обвисшее, неживое тело Редькина. Его мокрая, липкая от крови голова свесилась вниз и чуть в сторону.
