Теперь надо было выждать подходящий момент, и, судя по всему, он наступил. Парень, отложив мыло в сторону, сунул голову и плечи под кран. Мыло лежало на краю умывальника. Абель положил туда свой обмылок, схватил хороший кусок. Украдкой огляделся-никто не заметил подмены. Он повернулся и помчался назад, в казарму.
Он долго лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к ударам в груди. Отсюда волны распространялись по всему телу, здесь был передатчик, который теперь посылал лишь одно сообщение: проснись, проснись, проснись… Оно странно бодрило, оживляло, настойчиво билось в груди. Он подумал о чувствах, которые издавна соотносили именно с сердцем, о дружбе, привязанности, любви — удивительно, если вспомнить, что такое сердце на деле: комок мускулов, выполняющих роль насоса. И все же у него было ощущение, будто с первыми ударами сердца в него влились новые чувства, приятные и неприятные, но чувства живого существа.
Хотя глаза у него были закрыты, он ощутил близость Крис.
— Когда я снова смогу ходить? — спросил он.
— Первые шаги… возможно, недели через две, три.
Две, три недели — это долго. Они наверняка окажутся намного длиннее месяцев, что он уже здесь провел, он не сможет ждать так долго. Нетерпение овладело им. Чуть не с отвращением смотрел он теперь на безупречно работающие, бездушные приборы, к которым был прикован, — мерно двигался вверх и вниз поршень, раздувался и опадал красный баллон.
— Зачем все это работает? — спросил он. — Я могу дышать, и сердце мое бьется.
— Конечно, сердце бьется, и скоро все будет в порядке. Но пока еще сердце слишком слабо, чтобы перекачивать всю кровь, и эта машина помогает ему.
— Но это же сильное сердце, и оно бьется, — упрямо повторил Фил.
— Возможно, оно окрепло уже достаточно, но мы не имеем права рисковать. Через несколько дней мы попробуем отключить аппарат на короткий срок, потом на более долгий, пока не сумеем отказаться от него совсем.
Тогда вы сможете садиться, а потом снова научитесь ходить.
— Что значит — научусь ходить? Ноги-то у меня целы!
— Мускулы ваши ослабли. Слишком долго вы лежали без движения.
Некоторое время Фил молчал, размышляя, потом спросил:
— А какова сегодня обстановка? Я имею в виду там, в стране. И что на войне? А может, — его вдруг поразила собственная мысль, — война кончилась?
— Война кончилась, — тихо ответила Крис.
— И кто же победил? Скажите — кто?!
— Кто может победить в такой войне? Никто.
Но что случилось? — спросил Фил. — Это военный госпиталь? А где другие раненые?
— Большинство давно в порядке, у нас осталось только четыре пациента. Один из них завтра, — она запнулась, словно подыскивая нужное слово, — уйдет.
— Но где мы? — воскликнул Фил. Он давно уже раскрыл глаза и теперь судорожно пытался приподняться, чтобы увидеть Крис. Вот она. сидит возле стены, у него в ногах, в черном пластмассовом кресле. Она тут же вскочила и бросилась к нему. Ласково, но твердо заставила лечь на подушки.
Не надо волноваться! Все в порядке! Успокойтесь!
Фил был слишком слаб, чтоб оказывать сопротивление. Он вынужден был подчиниться, но мысль его работала. В прошедшие дни он тоже иногда задавал вопросы, но так, мимоходом, не ожидая, да, в общем, и не желая получить ответ. А теперь он не понимал — как мог пребывать в неведении?
— Вы мне обещали, Крис, — напомнил он. — Вы собирались мне все рассказать!
Обещала, но я ведь не сказала, когда. Поймите: сейчас, после всех этих нагрузок, момент очень неподходящий. Как только вы немного окрепнете, я сдержу свое слово.
Ну ладно, делайте со мной все, что хотите, — сказал Фил. — Прекрасно. Больше я не стану вас спрашивать. И вы мне сейчас не нужны, сестра. Оставьте меня, пожалуйста, одного!
Глаза Крис удивленно расширились. Но он не смотрел на нее, он равнодушно уставился в потолок.
Я останусь здесь столько, сколько нужно, — сказала Крис и направилась к своему креслу. Фил услышал, как она беспокойно ерзает в нем. Он задел ее, и это его порадовало. В этот миг он был ожесточен, ожесточен против всех. Все-это доктор Миер и Крис, обращающиеся с ним, как с мебелью.
Он закрыл глаза и постепенно успокоился. Через какое-то время произнес:
— Я не хотел вас обидеть, Крис!
— Я не обиделась, — ответила она.
Сейчас, когда он медленно вновь превращался в человека, наделенного волей и разумом, ему особенно невыносима была собственная слабость, хотя и уменьшавшаяся с каждым часом. С радостью ощущал он, как мускулы начинают повиноваться ему. Упражнялся он теперь регулярно. Ремни приковывали его к постели, не позволяя двигаться, он довольствовался тем, что натягивал их. пытаясь приподняться, и вскоре у него это стало получаться. Упражнялся он молча, ожесточенно, скрывая свои занятия от сестры и врача. Для такой скрытности не было особых причин, но таков уж был его характер, — хотелось, чтоб и у него было что-то свое, недоступное другим.
Через четыре дня после того, как забилось его сердце, удалось вытащить правую руку из петли, сковывающей его запястье.
На следующий день он сумел протянуть правую руку к ремню, стягивающему левое плечо. Он долго возился, пытаясь пальцами расстегнуть его, потом еще дольше пытаясь застегнуть. Но застегнул он его так, что никто и предположить бы не смог, что он его расстегивал.
Еще через день ему удалось освободить обе руки. Теперь он мог опираться на них в своих упражнениях.
Спустя еще четыре дня он сумел ослабить ремень, стягивающий грудную клетку, и ему удалось приподнять тело на два сантиметра.
Обретенная свобода движения позволила ему лучше изучить палату. Вскоре он точно знал каждую деталь, знал, что над его головой в стену вмонтирован видеофон, а над ним два ряда люминесцентных ламп, что несколько медицинских приборов, назначение которых он пока не выяснил, расположены у него в ногах возле стены, и там же шкаф со стеклянными стенками, а внутри в ящиках серебристо отсвечивающие приборы и сосуды. К большому его сожалению, в палате не было окон. И невозможно было установить, где он находится. Неоднократно пытался он нажать клавишу видеофона, но безуспешно: кровать была слишком далеко от стены.
Единственный участок, который он пока не в состоянии был осмотреть, находился под ним. Он решил исследовать его на ощупь. Рука нащупала какой-то ящик со множеством клавиш и кнопок, укрепленный на поперечной штанге. Недолго думая, он нажал на клавишу.
Под ним что-то тихо заурчало-пять секунд, не больше, — потом вновь стало тихо. Слева от него на стене, наполовину скрытой различными приборами, что-то изменилось, но он пока не понял, что.
