Я согласился с контактологом: его задача - искать интеллект, моя обдумать все, что касается Тринадцатой гиперкосмической.
Обратно мы ехали напрямую и через тридцать минут были уже у бункера. Наш рукотворный курган не попал в зону грозы и потому встретил теми же безрадостными ржавыми кочками. Мы въехали в "предбанник", прошлюзовались. Каждый занялся своей работой, и до самого вечера мы не общались, пока гроза не подошла к бункеру.
Когда первые молнии обрушились на пересохший барабан почвы над форстанцией, мы уже сидели в обсерватории. Включив фиксирующую аппаратуру, я вооружился кинокамерой.
Перед нами повторилась точно та же картина, что и в пустыне. Сначала выросло дерево. Я отправил кибера сломать ветку. Из места облома выпорхнуло облако гнуса, созрел и вылупился прожорливый трепанг. Но дальше события стали разворачиваться по-иному. На трепанга напала уже не птица, а невесть откуда "прискакавшая" на непомерно длинных паучьих ножках черепаха. Хрумкнув, она проглотила половину трепанга. Какая это была половина, передняя или задняя, сказать было трудно, но такое усечение, как ни странно, пошло трепангу на пользу. Уцелевшая его половина, не мешкая, отрастила несколько подвижных конечностей. Существо проворно засеменило куда-то в пустыню...
- Эволюция... - словно прочитав мои мысли, сказал Саади.
Хотя выходило, что я спорю с самим собой, но, раздосадованный проницательностью партнера, все же решился возразить:
- Далеко ли она заведет, такая эволюция? Половинку червя сожрут или у ближайшего куста, или немного дальше...
- Пусть у следующего куста, - махнул рукой Саади. - Все равно рано или поздно найдется хищник, проявление разума которого поставит его над всей остальной органической природой...
- Бросьте, профессор, сколько раз оказывалось, что хищник, которому приписывали разум, не прислушивался даже к инстинктам самосохранения.
- Осторожней, Алеша, осторожней. У человеческого разума были свои этапы развития. Свои времена года, так сказать. Было в нашей истории варварство, средневековье, фашизм. Социальные антагонизмы, преступность, были попытки ядерного самоубийства. Мы перешагнули через все это - а значит, поднялись на новые ступени интеллекта...
Мне вспомнились материалы Тринадцатой гиперкосмической, видеозапись, которую я успел просмотреть на Пальмире. Из озера доставали тела Аниты и Бурцена. Доставали, вернее, их пустые костюмы, такие же новенькие и такие же надежные, как и наши. Только без шлемов.
- Если бы перешагнули, то не погибали бы люди, - сказал я неожиданно для себя.
И Саади угадал мои мысли. Не потому ли, что подумал о том же?
- Вы о гибели Феликса и Аниты? - с вызовом произнес он. - Но при чем здесь это? Несчастный случай...
- Не уверен...
Саади покраснел. Он всегда краснел, как только я заговаривал о давних событиях.
- Не понимаю, о чем вы говорите, Алексей Васильевич. Я давно догадываюсь, какие у вас бродят мысли. Вы предполагаете, что произошло убийство?
Я помолчал, и Набиль Саади покраснел еще больше.
- Абу-Фейсал, а вы верите, что двух достаточно опытных ученых не могли защитить ни поле, ни кэб, ни костюмы?
- Они вышли из кэба. У озера была довольно густая растительность. Феликс, чтобы не повредить деревья, оставил кэб и прошел дальше пешком.
- Хорошо. Допустим, Феликс и Анита стояли на берегу и наблюдали. Но как они оказались в озере? Каким образом? Что пробило силовую защиту?
- А вы обратили внимание, что поле отключается, когда снимаешь шлем!..
- Вот именно! А почему они были без шлемов? Никто в комиссии на этот вопрос толком не ответил, все только пожимали плечами: сняли - потому и погибли. А я спрашиваю: почему сняли?
Саади только пожал плечами.
- Воздух здесь по составу близок к земному, особенно в некоторые зеленые сезоны. Может, захотелось подышать немного без шлема? Или рискнули установить без шлема контакт с неизвестным индуктором?
- Даже если мы найдем на Мегере разум с телепатическими способностями, - возразил я, - то тогда получим ответ лишь на вопрос, почему люди могли оказаться в озере без шлемов. Но не на вопрос, почему они сняли шлемы. Или, вы полагаете, супергипноинтеллект пробил защиту? Эксперты практически исключают такое напряжение псиполя. С другой стороны, любой участник экспедиции при желании легко мог подстроить несчастный случай. Например, вызвать неисправность легочного монитора, и в определенный момент люди начали задыхаться в шлемах. Или потеряли контроль над собой...
- Дикость какая-то. Но... но, положим, технически это подстроить можно. Однако зачем? Вы, Алексей Васильевич, несомненно, большой знаток детективной литературы. Так вспомните: сыщики прошлого всегда начинали расследование с вопроса "кому выгодно?". Кому могло понадобиться убивать Аниту и Бурцена?
- Хотите мотив?
- Да, если угодно. Мотив!
Я так увлекся спором, что позабыл о своем намерении действовать с позиций адвоката и полностью вошел в роль обвинителя.
- Мотив Елены Бурцен - ревность. Мотив Альберто Тоцци - неразделенная любовь, ущемленное самолюбие и та же ревность. Мотив Масграйва - самый неубедительный, но все же допустимый - ненависть к подрывателям экспедиционной дисциплины. Только у вас нет видимого мотива, Абу-Фейсал.
- Нет уж, простите! - воинственно выкрикнул контактолог. - Мотив, в таком случае, имелся и у меня. Мы с Бурценом были, пользуясь вашей терминологией, заклятыми научными врагами!
Сезон пробуждения выплеснул на поверхность жизнь, дремавшую в недрах планеты. Суровый климат двадцати пяти времен года задержал развитие спор, личинок, семян. И вдруг жизнь эта, истосковавшаяся по свету, немедленно бросилась в спиральный, стремительный круговорот эволюции.
12
Медуза пошевелила щупальцами, расправила края мантии и, натянув желеобразное тело между ветвей высокого дерева, изготовилась к охоте. Голод побуждал действовать это хищное существо, заставлял вслушиваться в каждый шорох. Медуза почувствовала, уловила сытое довольное урчание другой медузы на дальнем краю леса, и от этого еще нестерпимее захотелось есть. Внутренним слухом медуза засекла приближение какой-то крупной живности к ее дереву. Напряглась, превратившись в ком железных полупрозрачных мышц.
Несколько дней мы работали, выезжали в маршруты, наблюдали. И все равно решение главного вопроса - кто убил? - не продвигалось дальше умозрительных легковесных заключений.
То, что Саади сам возводил на себя возможные подозрения, ни в коей мере не успокаивало меня. Напротив, этот допускаемый мотив преступления захватил мое воображение. Меня поразило, как ловко и долго скрывал Саади научную вражду с Бурценом: ни в одном отчете, ни в одной беседе на это не было сделано и намека. А вражда существовала. Посылая с Мегеры репортаж на Пальмиру, я вставил в гиперграмму просьбу разобраться в антагонизме двух ученых. Через двое суток я снова пожертвовал последним редакционным флашером, выведя его в гиперкосмос за ответом. Как я и рассчитывал, мои коллеги на Пальмире не подвели. Неторопливые в обычных делах, они обладали даром мобилизовать силы, когда это требовалось.
