«Не понос — так золотуха!» — ещё одна русская народная мудрость.
«Доктор, я только что скушал селедку и запил молоком. Скажите, виноград кушать мытым или это уже не принципиально?». Какой ещё «немытый виноград» мне подкинет здешняя жизнь?
Это счастье моё, что я с самого начала — всякие дела… замуровал наглухо. Никакой любви! Аборигены — не люди! Так, человекообразные. Трахать их можно. И — нужно. Можно за ушком почёсывать, корм давать, болячки лечить, учить всяким… фокусам. Но любить…
Да, я попадун, и у меня была прежняя жизнь! Где мне повезло. В вот в этом деле повезло! Мне есть с чем сравнивать: я знаю — что такое любовь. Какая это редкость. Какой это вкус, цвет… всему. Всему миру! Я с этим жизнь прожил!
Но я же видел — насколько это чувство сносит мозги! Видел людей, которые уничтожали ради любви — всё! Свои семьи, карьеры, состояния, самих себя… Ради отношений с человеком, о котором, со стороны глядя, иной раз, не то, что восхищённого — просто доброго слова сказать нельзя было.
«Попадизм — занятие для взрослых». Нужно ставить ограничитель: +60. Или, лучше: +80. Потому что, помимо всякой научно-технической тряхомудрии, мы тащим в мир «вляпа» самих себя, свои души. И строим здесь свои собственные жизни. Совершая собственные ошибки.
Что толку в умении сделать ракетный двигатель одним драчёвым напильником, если все силы и время уходят на… на обожание предмета обожания? И человек перестаёт воспринимать остальную реальность, перестаёт оглядываться и прислушиваться. А сзади обязательно уже подбирается кто-нибудь с чем-нибудь… После чего и напильник, и движок, и «предмет обожания» — штатно меняют владельца. А человечество остаётся без прогрессора.
«Умный учиться на своих ошибках, мудрый — на чужих. Дурак ничему не учиться» — общеизвестная мудрость.
Но даже мудрецу нужно время. Чтобы хотя бы увидеть чужие ошибки, чтобы их осмыслить. Чтобы на них научиться. Десятилетия. Жизнь.
Не пускайте детей в прогрессизм! Им ещё надо наделать своих промахов в своём времени, им ещё надо увидеть и понять чужих провалов. Потом, некоторые, во второй жизни, самые умные, если повезёт, может быть…
Влюбись — и ты труп. Возненавидь — и ты труп. Любая сильная эмоция, не говоря уж о её внешних проявлениях — уже одно только яркое, «накрывающее», ощущение твоей, попаданец, собственной души — снижает остроту восприятия реальности, сужает поле зрения. В лесу нельзя кричать. Ни — от радости, ни от — боли:
«Придёт серенький волчок
И укусит за бочок».
Только — ограниченное любопытство, доброжелательное безразличие, слегка приязненные отношения… Ничего «взахлёб». Постоянная самокастрация души… «Не заводись»… Ни по какому поводу. Ни от стартера, не от пинка.
«Тёплых — изблюю из уст своих». Попаданец! Стань блевотиной из уст Иисусовых! Ради сохранения собственной жизни, ради грядущего прогресса, светлого будущего и «в человецах благорастворения»…
Никакие «суммы технологий», химических, металлургических, политических… не спасут человека, не обладающего «технологией управления» собственной душой. Без этой мелочи любой попадун… как Стеллерова корова: много, вкусно, забавно… вымерла ещё в 18 веке.
«Я пригорну тебе до свого серденька,
А воно ж палке, як жар».
«Пригорнул»… Получил…
«Любовь зла — полюбишь и козла». Или — козу. Или — волчицу… «Елица-ЕлицА, глупая волчица»…
Оно… как было святорусским, аборигенным, «четвероногим» — так и останется. И никакие мои собственные надежды-иллюзии природы его — не изменят.
«Чёрного кобеля — не отмоешь добела» — русская народная… А — «кобелку»?
«Как же быть, как быть, запретить себе тебя любить?!
Не могу я это сделать, не могу-у-у…».
Не можешь? — Не годен. В прогрессоры — точно. Годен только исполнять длинное, бесконечное «у-у-у-у-у…» в конце стиха. Пока горлышко не подрезали да шейку не свернули.
«Малолетние за…ранцы!
Не ходите в попаданцы.
Там девки живут,
Ваши души разорвут».
Всякому попандопуле необходима эмоциональная блокировка. От самого себя. От собственных иллюзий, от надежды на счастье. Не «психо-кондиционирование» от внешнего негатива по дону Румате, а блокада внутреннего позитива. И — заблаговременно. Изначально. «Мир — дерьмо, и люди в нём — какашки». Хотя каждый нормальный человек, и попаданец — тоже, хочет любить и быть любимым. Почему-то…
«Как жалит яд. Как душит оправданье…
Как непреклонна мне твоя судьба…
И как противны мне пустые обещанья…
За всё, за всё отвечу я сполна…».
«За всё, за всё отвечу…». Да если б дело было только в мне! Отвечу. Головой. И ещё миллионами головами людей, которые умрут из-за отсутствия прогресса, которые сдохнут, сгниют, не увидев света. Света знаний, света свободы, света надежды… Десятки миллионов, которые даже простого света не увидят! Потому что — даже не родятся на свет! Из-за смещения твоего личного, прогрессор, «фокуса внимания».
«И жить торопится
И чувствовать спешит…».
Поспешил. Насмешил. Сдох. Угробил. Утратил «чуйку», погнавшись за «чуйствами»…
Прав был Вольтер: только кастраты достойны управлять государством. Остальные — игрушки страстей. Собственных страстей и собственных иллюзий.
Грустно. Не обрезание тела, но обрезание души. Под самый корешок.
Не ново: «не сотвори себе кумира». Речь ведь не о куске золота, похожего на бычка, а обо всём. О вещах, идеях, звуках… О людях.
Не сотвори. Не возлюби. Не подпусти. Отрежь. Не его — кусок себя.
«Высшее из благ, которые дают бессмертные боги смертным — чувство меры». Но как же тяжело… Перед каждым соприкосновением душ прикладывать мерку. Как иссушенному жаждой алкоголику — скрупулёзно считать «дринки»… И постоянно предполагать похмелье…
Нет уж! Довольно мне соплей обманутого мужа! Лучше по поэту-партизану:
«Неужто думаете вы,
Что я слезами обливаюсь,
Как бешеный кричу: увы!
И от измены изменяюсь?
Я — тот же атеист в любви,
Как был и буду, уверяю;
И чем рвать волосы свои,
Я ваши — к вам же отсылаю.
…
Чем чахнуть от любви унылой,
Ах, что здоровей может быть,
Как подписать отставку милой
Или отставку получить!».
И — аля-улю! — пошли французов воевать-резать!
…
– Эй, боярич, выпить хочешь? У меня такая настоечка есть! На берёзовых бруньках!
– Хочу, Мара. Но не буду. Твои настойки пить — о трёх головах должно быть. И о семи желудках…
– Ну, как знаешь. А я выпью.
Мара осторожно налила себе в серебряный стаканчик настойки из кувшинчика, принюхалась, по-заглядывала в стаканчик обеими глазами по очереди. Шумно выдохнула и «хлопнула рюмашку». Занюхала кончиком своего головного платка и, поблёскивая глазами, поспешила изложить наболевшее:
