– Движение - благо, неподвижность - зло. Движение - добро, неподвижность…
Звуки оркестра заглушили речь проповедника новой философии.
Я облетел весь главный коридор, заглянул в огромный зал, в столовую, на “стадион”, в бассейн. Всюду порхающие, скачущие, лазящие люди. Всюду звонкие голоса и смех. Но среди них нет Тони… Мне стало тоскливо, и я отправился в зоолабораторию побеседовать со своим четвероногим другом…
Наконец настал день праздника. Для того чтобы многочисленные колонисты могли расположиться удобнее, силу тяжести на Звезде почти совершенно уничтожили. И собравшиеся разместились равномерно по всему пространству. Они облепили стены, наполняя зал, как мухи-дрозофилы стеклянную коробку.
В конце коридора была сооружена “эстрада”. За нею помещался художественно исполненный светящийся транспарант. На нем была изображена наша Земля, над нею - Звезда Кэц, еще выше - Луна. В большом овальном отверстии транспаранта виднелась платиновая статуя Константина Эдуардовича Циолковского. Он был изображен в своей любимой рабочей позе: положив дощечку с бумагой на колени. В правой руке его был карандаш. Великий изобретатель, указавший людям путь к звездам, как будто прервал свою работу, прислушиваясь к тому, что будут говорить ораторы. Художник-скульптор передал с необыкновенной выразительностью напряжение лица глуховатого старца и радостную улыбку человека, “не прожившего даром” свою долгую жизнь. Это серебристо-матовая статуя, эффектно освещенная, оставляла незабываемое впечатление.
Стол президиума заменяло висящее в воздухе золотое кольцо. Оно напоминало “новоземие”. Вокруг этого кольца, придерживаясь за него руками, расположились члены президиума. В центре появился директор Пархоменко. Зал приветствовал его возгласами и аплодисментами.
Я почувствовал, что кто-то прикоснулся к моей руке. Я обернулся - Тоня!
– Ты!… - только и мог воскликнуть я. Так, неожиданно для себя, я стал называть Тоню на “ты”.
Вопреки правилами Кэц, мы крепко пожали друг другу Руки.
– Работа задержала! - сказала Тоня. - Я сделала еще одно открытие. Очень полезное здесь, но, к сожалению, очень мало применимое на Земле… Помнишь тот случай, когда маленький астероид едва не вызвал катастрофу, пронизав наше жилище? Это убедило меня в том, что как ни мало вероятны такие случаи с точки зрения вероятности, но они все же случаются. И вот я изобрела…
– Значит, не открытие, а изобретение?
– Да, изобретение. Я изобрела аппарат, который реагирует на приближение даже малейших астероидов и автоматически заблаговременно отодвигает Звезду с их пути.
– Вроде радиоаппаратов, предупреждающих о появлении на пути корабля айсбергов?
– Да, с тою только разницей, что мой аппарат не только предупреждает, но и отодвигает наш “корабль” в сторону. Я после расскажу тебе подробнее… Пархоменко уже начинает свой доклад.
Все стихло.
Директор поздравил собравшихся с “успешным окончанием звездного года”. Взрыв аплодисментов, и снова тишина.
Потом он, подводя итоги, говорил, что Звезда Кэц, детище Земли, “начинает возвращать долг своей матери”. Он говорил, что у кэцовцев есть огромные достижения, что они своими трудами в области астрономии, аэрологии, геологии, физики, биологии обогатили все человечество. Сколько сделано крупнейших научных открытий, сколько разрешено неразрешимых на Земле задач! Необычно ценные открытия сделал, например, Тюрин. Его “Строение Космоса” войдет в историю науки как классический труд, создающий эпоху. Его имя становится в ряд имен таких титанов науки, как Ньютон и Галилей.
Высокую оценку получили и работы аэролога Кистенко, геолога Соколовского, “выдающегося изобретателя и экспериментатора товарища Герасимовой”, упомянуты были мои скромные труды, как мне кажется, не в меру оцененные.
– Истинным героем - завоевателем небесных пространств проявил себя товарищ Евгеньев, - сказал Пархоменко и начал аплодировать кому-то позади себя.
Евгеньев! Чернобородый! Я вытягиваю шею, чтобы разглядеть его, но герой скрывается. Он не вышел даже на аплодисменты.
– Он, товарищи, скромничает, - говорит Пархоменко. - Но мы заставим его сделать доклад о своих необычайных приключениях в поясе астероидов. Начальник экспедиции должен отчитаться перед нами.
Евгеньев, наконец, показался в кольце. Я сразу узнал его.
– А ты бы узнала? - спросил я Тоню.
Тоня улыбнулась.
– Среди безбородых - да, но среди таких же бородатых, как он, едва ли. Я ведь его только мельком видела, когда он ехал на аэродром.
Евгеньев заговорил. При первых же его словах Тоня вдруг сильно побледнела.
– Что с тобой? - испуганно воскликнул я.
– Да ведь это же Палей! Его голос… Но как он изменился! Палей-Евгеньев… ничего не понимаю!
Я, вероятно, побледнел не меньше Тони: так взволновала меня эта новость.
– Как только он кончит речь, пойдем к нему! - сказала Тоня решительным тоном.
– Может быть, тебе удобнее одной? Вам много о чем надо поговорить.
– У нас нет тайн, - ответила Тоня. - Так лучше. Идем!
И как только овации умолкли и чернобородый отошел от “стола”. Тоня и я направились к нему.
Торжественная часть заседания оканчивалась. “Рой мух” пришел в движение. Играл оркестр. Все пели хором “Звездный гимн”. Начинался карнавал цветов.
С трудом пробираясь через толпу, мы, наконец, приблизились к Палею. Увидев Тоню, он заулыбался и крикнул:
– Нина! Товарищ Артемьев! Здравствуйте!
– Идем куда-нибудь в тихий уголок. Мне нужно поговорить с тобой, - сказала Тоня Палею и схватила плававший в воздухе букет душистых фиалок.
– И мне тоже, - ответил Палей.
Мы отправились в отдаленный угол зала, но и там было слишком шумно. Тоня предложила перейти в библиотеку.
Палей-Евгеньев был в отличном настроении. Он предложил нам “усесться” на стулья, хотя они нисколько не поддерживали нас. Сам он с необычайной скоростью и ловкостью подставил под себя стул, витавший в воздухе, и, придерживая его ногами, “уселся”. Мы последовали его примеру далеко не с такой ловкостью. Тоня оказалась повернутой на бок - Палей поставил ее стул рядом с собою. Я висел вниз головой по отношению к ним, но не хотел менять своего положения, чтобы не вызвать смеха Палея неумелыми движениями.
– Так оригинальнее, - сказал я.
Некоторое время мы молчали. Несмотря на всю внешнюю веселость. Палей волновался. Тоня тоже не скрывала волнения. Что же касается меня, то мое положение было совсем неловким. Право, я охотно улетел бы, как ни хотелось мне послушать, о чем они будут говорить. Я почувствовал себя еще более неловко, когда Палей, кивнув на меня головой, спросил Тоню:
