Легко предугадать действия врага, если ты сам в прошлом был этим врагом, опытным и умелым. Должно быть, Мунн это тоже понимал. Он собирался бить наверняка, не распыляя свои силы бесполезными действиями — Маан ни разу не ощущал присутствия инспекторов или признаков облавы. Мунн умел ждать, и не один раз доказывал это. Он не откажется от ценного трофея.
«Я тоже, — думал Маан, — Не откажусь». Впрочем, Мунн никогда не оказался бы настолько безрассуден чтобы сунуться вниз. Да в этом и не было нужды, в его несколько поредевшей своре все равно хватало хороших натасканных псов.
Раны, оставленные людьми, быстро зажили. Засевшая под кожей пуля Старика досаждала ему еще долго, но она не была опасна, как и отметина подмышкой. Он мог вынести куда более серьезные повреждения. В следующий раз, столкнувшись с людьми, он не позволит им прикоснуться к себе, он будет бить первым и наверняка. Расчетливо и уверенно, как на охоте.
Единственным изменением стали периодически посещавшие его приступы сонливости. Маан давно отказался от обычного сна, привыкнув вместо этого проводить по нескольку часов в сутки в полудреме, во время которой его тело продолжало бодрствовать, замечая все, происходящее вокруг, готовое незамедлительно действовать. Но это было что-то новое. Иногда его смаривал сон, настоящий глубокий сон, тяжелый и тягучий. Сперва он отнес это на счет своих ран — любому организму требуется восстановление, даже если этот организм силой и выносливостью может поспорить с карьерным экскаватором. Но раны затянулись, а желание закрыть глаза и провалиться в непроглядную темноту, продолжало периодически одолевать его. Причины этого он не мог понять — и телу и разуму эта причина не была известна.
Недостаток сил? Но он чувствовал себя превосходно, насколько позволяли давным-давно засевшие под шкурой пули, и обильно питался, никогда не испытывая усталость. Болезнь? Гнильцы не болеют, как не может болеть сама болезнь.
Возможно, это означало наступление старости. Маан не знал, сколько времени длится его третья стадия, но по всему выходило, что не менее четырех-пяти месяцев. Необычайно много. Очень редкие из Гнильцов доживали до такого возраста. Средняя продолжительность жизни «тройки» составляла месяц — после этого она погибала или уничтоженная собственным телом, или находила свою пулю. С возрастом рассудок старых Гнильцов делался все менее устойчивым, постепенно и вовсе отказываясь служить. Избежавший множества опасностей Гнилец в итоге превращался в безмозглого истукана, который мог умереть от голода, лежа в двух шагах от еды. Часто такие выбирались в город, потеряв представление о том, кто они и что их окружает. Такие были легкой добычей Контроля. Иных сбивали машины на улицах или разрывали на части жители.
Маан не исключал вероятности, что когда-нибудь такая участь постигнет и его. Когда-то он хорошо знал статистику. Возможно, его разум слабнет день ото дня, и он даже не замечает этого. Говорят, сходишь с ума всегда незаметно. Сейчас он еще может говорить «Я» и чувствовать это зыбкое «Я», пусть и потерявшее первоначальный смысл. Но когда-нибудь его сознание, его мироощущение, может попросту исчезнуть, растворившись в большом и сильном теле. Наверно, он не ощутит этого. Он, Маан, просто прекратит существовать, и даже осколки того Маана, которым он себя по привычке считал, исчезнут, сгинут, рассыплются. Останется только безмозглый биологический автомат, слепо бредущий бесконечной вереницей подземный тоннелей. Лишенный цели и сознания, он, верно, еще долго будет наводить ужас на крыс, но, скорее всего, окажется беспомощен и рано или поздно погибнет.
Был еще один вариант, который он тоже не мог исключить. Вполне возможно, его тело находится на пороге четвертой стадии, которая может сотворить с ним нечто по-настоящему ужасное. Черт возьми, это будет поводом для гордости — всех «четверок» Луны, о которых было известно Контролю, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Возможно, он, Маан, заснет, а проснется «четверкой», и мир вокруг него неузнаваемо изменится еще раз, погрузив его в новое, неизведанное качество.
Маан предпочитал не думать об этом. Он не любил загадывать наперед. У каждого живого существа есть срок жизни, если его срок вскоре истечет, в этом не будет ничего поразительного. Даже Гниль не бессмертна. И смерти он не боялся — тот, кто уже умер один раз, может себе это позволить.
Пустой Город встретил его как обычно, мертвыми провалами окон и запахом старой слежавшейся пыли. Запахов было много, они открывались постепенно, один за другим, подобно букету хорошего вина, и Маан знал их наизусть. Пустой Город был знаком ему. Здесь пахло неглубокими могилами, дезинфектантом, липкой плесенью, озоном и извечной ржавчиной. Когда-то здесь были бараки, в которых жили рабочие, от них и сейчас остались многочисленные полуразрушенные склепы, сложенные обычно из вырубленного здесь же камня. Пустые, покосившиеся, хранящие внутри себя вечную пустоту, они выглядели странным мемориальным памятником, который вздумалось возвести какому-то безумцу, отмечая очередную, взятую человеком, веху. Наверно, когда-то это и в самом деле было похоже на город — здесь сновали сотни рабочих, работали мощные машины, звенели рельсы. Еще один деловой муравейник, заселенный целеустремленными, вечно спешащими, муравьями. Сейчас он был брошен.
Маан не знал, когда отсюда ушли люди, и не знал причины этого. Возможно, они просто выполнили все, что намеревались и двинулись дальше, вгрызаясь все глубже и глубже. А может, здесь разразилась какая-нибудь эпидемия вроде тех, что часто случались в начальный период Большой Колонизации. Пустой Город умел хранить свои секреты и Маан испытывал к нему чувство безотчетного уважения.
Для него Пустой Город был музеем, полным экспонатов, доступных только ему, в этом музее он был и хозяином и гидом и единственным посетителем. Каждый дом был для него выставочным павильоном. Он знал их все наперечет — память хорошо умела хранить детали — и всякий раз обходил, оказываясь неподалеку. Покосившиеся бараки выглядели диковинно, их форма настолько контрастировала со всем, порожденным самой Луной, что у Маана захватывало дыхание.
Внутри его встречал запах пустоты — особенный запах, который зарождается там, где давно уже ничего не происходит и никогда больше не произойдет. Тревожный запах, похожий на запах небрежно закопанной могилы. Могилы здесь тоже были, но Маан не испытывал к ним интереса — мертвые тела не интересовали его.
Внутри бараков в беспорядке лежали экспонаты. Маан никогда не трогал их, предпочитая любоваться ими в определенной, порожденной хаосом, последовательности. Некоторые предметы были неожиданны, другие, напротив, банальны. Здесь не было поясняющих табличек и карточек, но они и не требовались.
