Не успела Нэймали сесть, как кают-юнга подал обед, — они давно не ели пищи, приготовленной на плите. Китовое мясо обладало необычным, но приятным вкусом; уже знакомое Измаилу мясо тараканов было хорошо протушено и приправлено вкусным красно-коричневым соусом; были еще горки светлоголубых зерен, похожих на рисовые, политые темно-оранжевой подливой. Питье было разлито в сосуды из кожи: их надо было поднимать и почти опрокидывать, чтобы темно-зеленая огненная жидкость низвергалась в рот.
Очень скоро Измаил почувствовал себя комфортно, — можно сказать, почти счастливым человеком. Еще он обнаружил, что с капитаном он разговаривает не так свободно, как раньше с Нэймали, и решил, что в следующий раз урежет себе норму шахамчица.
На капитана и Нэймали спиртное, похоже, не действовало.
Они продолжали глотать его большими порциями, хотя их большие зеленые глаза заблестели так, словно в их глубине зажглись огоньки. Теперь унесли тарелки и принесли еще кожухов с шахамчицем. Измаил заговорил с Нэймали, которая резко глянула на него. Капитан, похоже, рассердился, и тогда Нэймали неожиданно улыбнулась и объяснила, что Измаил не знаком с правилами этикета, но теперь, раз он находится на заларапамтранском судне, ему придется с ними познакомиться.
Тем не менее Измаила увел за собой юнга; поднявшись по нескольким трапам, он попал в маленькую каюту без одной стены, где ему предстояло спать. Он растянулся в своем гамаке, но заснул не сразу. Движение корабля не было плавным; беспорядочно кидало то вверх, то вниз. Измаил был рад избавиться от постоянного чувства легкой тошноты, порождаемого нескончаемыми колебаниями земли, но тряска в корабле была немногим лчше. Корабль встряхивало от каждого дуновения что сверху, что снизу. Казалось бы, такая махина могла бы идти вперед и более плавно, не становясь игрушкой воздушных потоков, как более мелкие летуны. Все же через некоторое время он попривык к тряске и уснул. Однако привыкнуть к прозрачной гибкости пола было сложнее.
На третий день запад потемнел от дождевых туч, которые он видел здесь впервые. Через час налетел ветер. Задувало сильно, но все же это не был ураган, и капитан приказал убрать большую часть парусов, пока шторм не набрал силу. При первом натиске ветра большой корабль развернулся на двадцать пять градусов и пошел дальше, кренясь на правый борт. Измаил принайтовил себя к балке, которая проходила сквозь все палубы, почти в трюме корабля. Так приказал капитан, хотя поначалу Измаил никак не мог понять, почему ему надо находиться именно в этом месте. По размышлении он пришел к выводу, что, раз он не был нужен в качестве рабочей силы, его поместили сюда для равновесия. По крайней мере, он смог быть полезным в качестве балласта.
Ветер усилился. Корабль продолжал идти круто к ветру, но его сносило к востоку от заданного курса. Ветер, теперь набравший почти ураганную силу, дул неравномерно. Порыв следовал за порывом, словно это дуло из-за горизонта некое животное невообразимых размеров, останавливаясь, чтобы набрать в легкие воздух и опять с силой его выдохнуть. Потом полил дождь, где-то в облаках блеснула молния и ударил гром.
Капитан не пользовался никакими приборами. У него не было компаса, поскольку компасы делаются из металла, а металлов, похоже, в этом мире не было, или они были чрезвычайно редки. "Возможно, — заключил Измаил, — люди выработали запасы металлов на Земл. е". Если верить прогнозам некоторых ученых, человечество шло к этому еще в 1840-х годах. Сколько же миллионов лет люди обходятся без металла?
Впрочем, это было не важно. Важно было то, что у капитана не было даже осколка магнетита. Днем он ориентировался по солнцу и луне, а ночью — по луне и звездам. Когда видимость была плохой, он вел корабль вслепую. Теперь, когда было почти совершенно темно, он мог руководствоваться только направлением ветра; если ветер сменится, он собьется с пути.
Измаил грустно сидел на полу, — сколько прошло времени, он не знал. В этом мире не было ни наручных, ни песочных часов; насколько он знал, не было даже солнечных. Похоже, люди, жившие в конце времен, часов не наблюдали.
Изредка его сменяли, и тогда он спал, если ему хотелось, и ел на камбузе. Кроме кока и нескольких матросов, он никого не видел. Камбуз был клетью с костяным каркасом. Плита была ящиком из какого-то несгораемого дерева — этот материал был самым тяжелым из всех, использованных при строительстве корабля, — жестко прикрепленным к полу. Топилась она маслом, которое вытапливали из растений, свободно паривших в небе, а не ворванью небесных китов, как подумал было Измаил.
Измаил все хотел поговорить с коком, узнать его получше — ему были интересны все, кого бы он ни встретил. Но тот был немногословен и часто вздрагивал, когда корабль слишком сильно кренился, либо с пугающей внезапностью падал или подскакивал.
Измаил возвращался к себе в «трюм», садился на пол и проводил большую часть времени в полудреме, время от времени просыпаясь от качки и толчков. Он был уверен, что три раза ветер поворачивал судно (оно называлось "Руланга") вокруг собственной оси. Если это было так, значит, капитан вел корабль обратно, пока после очередного поворота корабль случайно не возвращался на первоначальный курс.
К его удивлению, шторм неожиданно прекратился, а тучи рассеялись. Красное солнце стояло в зените; с тех пор как начался ветер, оно восходило уже два раза. Измаил узнал это от матросов; сам он за это время ни разу не видел солнца.
"Руланга" направлялась на северо-запад, только либо ее снесло ветром на восток, либо раз или два она самопроизвольно поворачивала и шла на юго-восток. Капитан Барамха объявил, что они сбились с курса; это означало, что они попросту заблудились. Под конец дня он так и не определил, где они находятся.
По правому борту возник сплошной горный хребет; казалось, он уходит все вверх да вверх, покуда не сольется с темным небом. Горы, выщербленные ветрами, были окрашены в красноватые, сероватые и черноватые тона.
Завтракая с капитаном и Нэймали, Измаил спросил, на какой высоте они находятся.
Барамха, который как раз взглянул на примитивный альтиметр (из дерева и воды), сказал: — «Руланга» находится на высоте десять тысяч футов. Вершины этих гор должны возвышаться над нами еще по крайней мере на четыре мили, то есть примерно на двадцать одну тысячу футов. Я мог бы подняться к вершинам, но воздух там слишком разрежен для дыхания.
"Выходит, — подумал Измаил, — в течение миллиарда лет Земля теряла свою атмосферу. Плато на этих горах, должно быть, когда-то были поверхностью материка, возможно, Южной Америки. Значит, на этой горе должны быть еще горы — Анды. Как высоко вздымаются они? До тех высот, где уже совсем нет воздуха? Да существуют ли еще Анды? К тому же это, может быть, вовсе и не Южная Америка. Разве не сказал однажды некий мудрец с безумным взглядом и взлохмаченными волосами, что материки расползаются, словно бобы в недоеденном супе?" Он взглянул на обрывистые утесы, внушающие трепет; кувыркаясь, вниз величественно полетел обломок скалы, и грохот его падения донесся до Измаила много секунд спустя.
