— Понимаю. Тогда мне хотелось бы, чтобы наша дочь услышала об этом… и сыновья тоже. Но они старше и уже ушли в школу. — Она вышла в коридор и позвала, обращаясь наверх:
— Роника! Спустись сюда!
В комнате появилась девочка лет как будто пяти. Высокая для своего возраста, она все равно утопала в бесформенном подростковом свитере и джинсах… Подумалось — наверное, возилась с плюшевым мишкой в своей комнате. Когда мать представила дочку Тераи, девочка застыла, не проронив ни словечка — прямо котенок рыси.
— Садись, Роника, — проговорила Анисе и, убедившись в том, что ребенок сел, продолжила беседу:
— Вы так добры, капитан Лоханнасо… потратили на нас свое свободное время. Нам просто повезло в том, что вы успели вовремя: через месяц мы переезжаем в… — Она запнулась. — Это не важно. Пожалуйста, расскажите еще раз все, что вы знаете.
Тераи уже не раз прикидывал этот разговор в своем уме… Но тем не менее, приступив к воспоминаниям, ощущал известную нелоркость.
Зеленые глаза Роники то сужались, то расширялись, по щекам безмолвно текли слезы, лишь изредка прерывалось дыхание, но светлая головка ни разу не склонилась.
Неужели она забыла своего отца? Скорее всего — нет, ведь родня и Ложа Волка, собравшись, прочли похоронную службу… Да, она его помнила.
Хотя Тераи и старался смягчить свое повествование, девочка наконец вскочила на ноги и, стиснув кулаки, разразилась бурей яростных рыданий:
— Это ты убил его! Это ты убил его, старый злой маурай! Но мы убьем тебя! Орион взойдет!
— Роника, — вскочив с места. Анисе прижала девочку к себе.
— Орион взойдет!
Аннес посмотрела на Тераи суровым взглядом.
— Простите нас, майор, — проговорила она. — Я этого не ожидала. Если можете — подождите, а я отведу ее наверх и успокою.
— Я вполне понимаю вас, миз-за Биркен, — ответил он, вставая. — Как вам будет угодно. Я снял комнату в гостинице и взял билет на завтрашний поезд до Сиэттла. Поговорим о Лауни… Или о чем-то другом, если хотите. — И неловко добавил:
— Но если вы не против, можно побродить по вашим лесам, быть может, послушать птиц.
— Спасибо вам, майор, — проговорила она голосом, по крайней мере, менее ледяным, чем прежде. И поспешила со своей дочерью наверх.
Он опустился в кресло. «Какие странные слова для ребенка, — подумал он. — Наверное, она слышала их от взрослых, и фраза имеет какой-то смысл… Какой же? Лозунг, наверное. Орион здесь — охотник, в других частях света — это гигант в цепях. Но в этих краях так называлось зимнее созвездие, а территория Северо-западного Союза простирается и за Полярный круг. Тем не менее… это следует выяснить».
И последующие двадцать лет он выяснял — в меру своих возможностей.
Выдриный ручей забрал меня и тело мое поволок,
Тихо-тихо,
Через тот летний день —
От тростников, шелестевших у Проваленного Моста,
В лес Идриса,
Где сплелись солнце и тень.
Заросли расступились только у фермы Арви,
Там под яблоней старой
Впервые девчонку я целовал.
А потом, рука в руке, мы стояли на холме медовом
И дивились кружению мира,
Пестрой бурей, дурманящей глаз.
Позади оставив Алфентон, скромный поселок,
И, все мечты отбросив,
Тот мальчик — я прежний —
Стремился вместе с потоком
В бухту Пробуждения,
И там увидел он море.
А над Выдриным Перекатом
Седой вздымался пик,
Тысячелетья видавший,
Ведет туда торговая дорога,
И с времен незапамятных
Гостиницы манят прохожих.
Но далее текла река до Типтона, где прежде
Под листвою ивовой
Учился делу я.
Была на месте вывеска, и, неудачника приветствуя,
Она глядела на меня и дальше —
На всех незримых здесь друзей.
А в Харпфорде все знали — я гуляка,
Пьянчуга и игрок,
И не люблю работать.
А женщин обожаю и шарю по садам —
Никто меня там не увидел,
Лишь галки да вороны.
Не так уж далеко от моего поселка
Закончилось скитание мое;
Под крышей ив на отмели
Безвестные мои белеют кости…
Но ветер и течение уносят
Те имена, что наполняли душу.
Закончив петь, Плик тренькнул по струнам лютни, положил инструмент на стол, возле которого сидел на скамье, схватил стакан вина и единым глотком наполовину осушил его.
— Что это? — спросила Сеси.
Плик пожал плечами:
— Кажется, я зову эту песню «Имена».
Встав перед ним, барменша укоризненно погрозила пальцем. Движение это заставило ее бедра дрогнуть… очаровательные округлости, как и все остальное. Облегающее — по щиколотки — платье самым лучшим образом подчеркивало все ее достоинства. Хорошенькая: темные колечки рамкой вокруг карих глаз, курносый нос, полные губы, чистая кожа.
— Я хотела спросить, о чем эта песня, — сказала она. — Ты же знаешь — я не говорю на англее.
Плик пригубил питье, но уже медленнее.
— Нечто автобиографическое. Не то чтобы чистая правда, но там есть про мои родные места.
Она соблазнительно повела плечами.
— Хватит, все поняла. Кое-что разобрала и уже струхнула. Честно скажу тебе, Плик, когда ты впадаешь в это странное настроение, я всегда пугаюсь.
— Я не хотел тебя волновать, драгоценнейшая моя винная Лозочка. — Улыбка тронула его губы. — Приношу извинения. Следующую песню сложу на франсее в твою честь. Кстати, я уже скоро освою брежанегский… только не разговорный, а литературный. И сразу же сложу на нем балладу, воспевая тебя и все твои достоинства.
Пригнувшись, она одарила его быстрым поцелуем. Плик потянулся к ней, но она отскочила назад с заученной легкостью.
— Ты такой милый, — хихикнула она. — Только давай не все обо мне.
— Ах, что ты, — скрежетнул Плик. — Если честно, конкуренция слишком велика. — Опустошив свой бокал, он полез в кисет на поясе и извлек из него железную монетку. — Еще один, если ты не против.
Она взяла деньги и опустевший стакан и поглядела через стол.
— А вам, сэр?
Иерн мотнул головой:
— Пока повременю.
Мужчины проводили ее глазами, пока она подходила к бочонку возле бара.
Полдень еще начинался, и в «Золотом петушке» они были втроем. Таверну эту в основном посещали рабочие и рыбаки. Почерневшие от дыма невысокие балки возносили дощатый потолок над утоптанным глиняным полом. Вокруг четырех столов стояли скамьи, окна были у самого потолка, и в подвальной комнате уже темнело.
