Этого я и сам еще в точности не знал, а потому скакал уклончиво, что самое главное у нас еще впереди.
— Жаль, — промолвил Фарафонов со вздохом. — Жаль, а то я уж начал подумывать о заслуженном отдыхе.
— Какой такой еще отдых? — сердито спросил я.
И Фарафонов задумчиво ответил в том смысле, что генеральной цели достигнуть, как видно, непросто, и хочется ему забыть о своем богом проклятом даре, найти себе надежную бабенку и зажить попросту, как все люди.
Я понимал его прекрасно: как и все уголовники с прошлым, Юра страдал тоской по простому патриархальному быту. Тут сказывалось, видимо, и влияние Марфиньки — маленькой мещаночки с мизерными запросами. Меня это мало волновало, поскольку Фарафонов был у меня в руках: я один знал о том, что имелось на совести у этого человека. И все же с такими настроениями Фарафонов не годился для ответственных дел. Пришлось напомнить ему о духе и букве нашего соглашения, на которое он, черт побери, сам напросился.
— Да я не возражаю, — вяло сказал Фарафонов. ~ Скучно только чего-то. Два месяца прошло, а конца не видать.
— Конечной цели, Юра, — ответил я ему, — конечной цели у науки нет и быть не может. Познание — это процесс. Мы с вами лишь устраняем препятствия на пути движения научной мысли.
— Чьей мысли-то? — полюбопытствовал Фарафонов.
— Коллективной, разумеется, — ответил я хладнокровно. — А в чем, собственно, дело? Через месяц вы будете свободны, как птица. Или вы чем-нибудь недовольны?
— Да мне-то что, — уклончиво сказал Фарафонов. — Перспективы не вижу. Вот не вижу — и все.
— А вам, Юрий Андреевич, ее видеть и необязательно. Достаточно того, что я ее вижу.
А тучи над моей головой все сгущались, и вскоре упали первые капли дождя. Меня вызвал к себе Бичуев (не встретил в коридоре, как раньше, а именно вызвал: он теперь сидел в кабинете Конрада Д.Коркина), и ледяной блеск его очков не предвещал ничего хорошего.
— Вот что, Владимир Лаврентьевич, — сказал он, потирая двумя пальцами свой лоснящийся носик. — У людей создалось впечатление, что вы топчетесь на месте. Пора вам отчитаться за свою работу, хотя бы вчерне.
Я похолодел. Вот это был удар так удар! Враги мои нащупали самое уязвимое место: последнее время мысль моя была занята только борьбою, и к работе я несколько поприостыл.
— Что ж, это справедливо, Иван Иванович… — начал я.
И кто бы мог подумать, что придет время, когда я вынужден буду вспомнить его имя-отчество? На протяжении нескольких лет этот человек был для меня безнадегой Бичуевым, и вот своими руками, можно сказать, я сделал из него человека.
— …но не кажется ли вам, что начинать с меня было бы стратегической ошибкой? Анисин выступал на симпозиуме, вышел в большой эфир, ему и карты в руки. А уж затем, попозднее…
— Анисин отчитывается на Ученом совете сегодня, — блеснув очками, сказал Бичуев. — Следующая очередь ваша.
— А в качестве кого вы, собственно, это говорите?
— В качестве исполняющего обязанности директора института.
Вот как. Две новости подряд, и обе я проморгал. И Марфинька нам ничего не сказала. А может быть, сказала, но не мне.
— Когда… в котором часу выступает Анисин? — спросил я прерывающимся голосом.
Бичуев посмотрел на часы.
— В семнадцать ноль-ноль, — ответил он любезно. — Но заседание закрытое, имейте в виду.
В приемной возле Марфинького стола увивался Фарафонов. Видимо, я застал их врасплох, потому что оба они уставились на меня чуть ли не с испугом.
— Юрий Андреевич, на пару слов, — холодно сказал я и взялся за ручку двери.
— Он что вам, мальчик на побегушках? — звонким голосом спросила Марфинька.
Я пожал плечами и вышел.
Фарафонов догнал меня в коридоре, возле курилки.
— Не сердитесь на нее, Володя, — сказал он, положив руку мне на плечо. Сами понимаете: женщина. Она ревнует меня буквально ко всему.
— И к вашему прошлому, видимо, тоже. — Я высвободил плечо и сел на диван.
Фарафонов остался стоять. Я взглянул ему в лицо — он жалко моргал глазами.
— Это запрещенный прием, — тихо произнес он.
— Разве? — осведомился я. — Мы об этом не договаривались.
Фарафонов подумал.
— Ладно. Какие будут указания?
Я сжалился над ним.
— Садитесь.
Он сел чуть поодаль.
— На заседание Ученого совета вы можете пройти?
— Могу. Но потом меня выставят.
Вот черт! Я об этом забыл. Массовое воздействие ему недоступно.
— Ну, хорошо. Необходимо укоротить Бичуева. Он окончательно зарвался.
— Каким же образом?
— Скажем так. Минут через двадцать он пойдет в зал заседаний. В коридоре его обступят люди, станут надоедать вопросами. Вы встанете вот здесь, возле лестничной клетки, так, чтобы не бросаться в глаза. Неожиданно Бичуев снимает пиджак и…
— Он старый человек, Володя, — перебил меня Фарафонов.
— Да, да, — поспешно согласился я. — Недозрелая идея. Тогда так. Он отдает идиотский приказ…
— Например?
— Например, выносить на улицу несгораемые шкафы… Нет, не то. Мы не должны выставлять его невменяемым. Полная неспособность к руководству — вот что должно быть ключом. Может быть, вы что-нибудь посоветуете?
— Не понимаю, что это даст, — сказал Фарафонов. — Старика уберут, и его место займет Анисин. Вы, Володя, пока не котируетесь.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил я, глядя ему прямо в глаза.
Фарафонов сокрушенно молчал.
— Ах ты выходец проклятый! — заорал я, не помня себя от бешенства. — Ты еще будешь мне шпильки подсовывать? Делай, что сказано!
Фарафонов встал, сунул руки в карманы, лицо его окаменело.
— Ну-ну, полегче, — сказал он. — Полегче при дамах.
Я обернулся — возле нас стояла Марфинька. Она с живейшим трепетом прислушивалась к нашему разговору.
— Вы простите меня, Юра, — сказал я, тоже вставая, — я был излишне резок, но обстановка осложнилась…
— Оставьте Юру в покое! — крикнула Марфинька. — Нечего его подбивать! Ишь какой нашелся!
Я был удивлен.
— Что такое? — спросил я, поворачиваясь к ней. — Что такое, не понял! Кто кого подбивает? И на что?
Но Марфинька не могла больше произнести ничего связного.
— Ишь какой нашелся! — повторяла она, задыхаясь. — Ишь какой нашелся!
— Видите ли, Володя, — сказал Фарафонов. — Пора внести ясность. Марфинька в курсе дела. Я тут с нею посоветовался, и она полагает…
— Да какое мне дело, что она полагает! — закричал я, снова выходя из себя.
— Юра, почему он на тебя кричит? — проговорила Марфинька и заплакала. Сделай с ним что-нибудь!
