– Неплохая женская логика – заматовать превращенным конем при живом вражеском ферзе.
– Потемки! – развел руками рассказчик и лукаво улыбнулся.
Через несколько дней наш «богатырь с прищуром» сходил на берег. В капитанский бинокль я видел, как катер «Петушок» подошел к причалу, как вышли из него пассажиры. Навстречу тому, кто на голову выше всех, с берега бросилась тоненькая женщина. Он обнял ее, «сжал своими ручищами», и ее фигурки совсем не стало видно.
Вот какая удивительная Таня! А что, если она вспомнит о своем приключении на острове Ныряющем, снова научится играть в шахматы? Удивит шахматный мир?
Кто знает! Нас она удивила…. И не только шахматами…
Судить о достоинствах человека на основании его игры в шахматы можно более точно, чем на основе всех антропологических и графологических исследований.
Карел Крупский
На этот раз «кают-компания» была на палубе речного теплохода, нарядного, белоснежного.
Был жаркий вечер, нестерпимая духота в каютах выгнала всех на палубу. Пассажиры собирались группами, сдвигая шезлонги и стулья. Уходившие пейзажи подсказывали интересные истории. И, как водится, кое-кто играл в шахматы.
Мы подсели к играющим. Моего знаменитого спутника узнали сразу. Партнерам показалось кощунством играть при нем, и они смешали фигуры.
Седой полковник очень интересно рассказывал о березовом пне-. Яркая береза на высоком берегу напомнила ему вот такую же стройную русскую березку, которая одиннадцать раз переходила в боях из рук в руки, пока не превратилась в обугленный пень. Но даже и пень гитлеровцам не достался…
– Гитлеру – капут. Да и вообще Марсу, богу войны, – капут! – сказал молодой человек с модными висячими усами. – К Марсу автоматические станции летят.
– Ну что ж, – сказал полковник. – Поскольку кают-компания у нас образовалась на палубе и я свою очередь отбыл, то..
– То очередь за марсианином! – вставил молодой усач.
– Как так за марсианином? – удивилась синеглазая девушка.
Мы с моим спутником переглянулись.
– А кто из присутствующих антинаучно доказывал, будто над тунгусской тайгой взорвался марсианский корабль? – с хитрецой сказал усач, глядя в мою сторону.
– О том, какой был взрыв над тунгусской тайгой в 1908 году, теперь спорят ученые между собой, без фантастов. Фантасту остается перейти на… марсиан непосредственно.
– Все последние данные автоматических станций говорят, что никаких марсиан быть не может. Нет там ни атмосферы подходящей, ни воды!
– Зато есть русла бывших рек и овраги, образовавшиеся при паводках.
– Куда же вода делась?
– Загадка, которую еще предстоит решить. Может быть, некая катастрофа изменила орбиту Марса, условия жизни на нем. И все живое должно было или погибнуть, или приспособиться к новым условиям.
– В том числе и разумные?
– Вот они-то скорее всего могли уйти в глубинные убежища с искусственно созданными условиями жизни.
– Ну и ну! – сказал полковник. – Опять марсиане?
– Расскажите, расскажите, – попросила девушка.
– Речь пойдет об обыденной встрече лет пятнадцать назад в скучной комнате с потеками на потолке и чернильными пятнами на столах в Центральном аэроклубе СССР имени Чкалова в Тушине, под Москвой. Мы мимо проплывем.
– Уж не марсианин ли до Тушина добрался?
– В тот день я дежурил в аэроклубе, как член бюро созданной тогда на общественных началах секции астронавтики. Нас тогда еще называли «лунатиками». Но мы стойко сносили насмешки, не подозревая, что очень скоро на нашей улице будет праздник: запущен будет первый в мире искусственный спутник Земли, а потом Юрий Гагарин с его незабываемой улыбкой шагнет в космос.
Я уже собрался уходить, когда заметил в окне «его». Я задержался, словно знал, что он идет ко мне. Что-то странное показалось мне в его походке или в нем… Это ощущение еще более усилилось, когда я увидел его вблизи. (Оказывается, он действительно шел ко мне!) Но дело было не в его маленьком росте и затрудненных, казалось бы, движениях, даже не в крупной шишковатой и совершенно лишенной волос голове… Меня поразил взгляд его больших умных глаз, измененных диковинными выпуклыми стеклами очков. Они приближали ко мне его миндалевидные, чуть печальные глаза, проникающие в собеседника, все понимающие…
Он положил на стол толстую рукопись и ласково посмотрел на меня, заметив, конечно, мой «легкий испуг».
«Нет, это не для литконсультации и не для печати, – сказал он. – Конечно, преждевременно говорить о межпланетных полетах и о составе экипажа кораблей. И все же мне хочется заручиться поддержкой вашей секции».
Передо мной стоял не юноша, с ним неловко было пошутить, нельзя было посоветовать ему овладеть науками, которые понадобятся исследователю планет. Непостижимым путем он понял меня и сказал:
«Я не астронавт, не геолог, не врач, не инженер. – Он чуть задержал дыхание. – Хотя мог бы быть каждым из них. Но все же я рассчитываю на поддержку, ибо мне необходимо… вернуться… на Марс».
Мне стало не по себе.
– Обыкновенный псих, – прервал мой рассказ молодой усач, сидевший за шахматами. Он скептически улыбнулся.
– И у меня мелькнула такая же мысль. Припомнилось, как еще в 1940 году я читал письмо одного заведующего универмагом в Свердловске, просившего помочь ему вернуться на Марс. Говорят, во всем остальном работник торговли был вполне нормальным человеком. Посетитель мой улыбнулся. В глазах его я прочел, что он опять понял меня. Я поймал себя на том, что не только он угадывает мои мысли, но и я понимаю его даже без слов. Легче всего было счесть его больным.
«Да, – сказал посетитель. – Первое время я попадал в сумасшедший дом, пока не понял, что бесполезно убеждать людей в том, что я не человек».
Я развернул рукопись и нахмурился, увидев испещренную странными знаками страницу. Что это? Мистификация?
«Я мог бы написать на русском или английском языке, на французском или испанском, по-немецки, по-китайски или по-японски, пользуясь одной из принятых у вас на Земле письменностей, но… важнее было убедить людей, что невозможно разумному индивидууму в полном одиночестве выдумать неведомый якобы его родной язык, со всей его выразительностью и гибкостью; нельзя изобрести письменность для записи всех богатств этого языка. Важно, чтобы, поняв это, люди осознали, что все это может быть написано лишь представителем далекого мудрого племени, живущего в суровом мире увядания, в глубинах непригодной теперь для жизни планеты».
