Свободных мест действительно оказалось много.
— Что-нибудь поедим? — осведомился Николай, когда они присели.
— Ничего не буду, — смутилась Елизавета, — я недавно полдничала. Оставьте.
— Мы, кажется, перешли на "ты", — напомнил Николай, рукой подзывая официанта, — не стесняйся, Елизавета. Скажи, ты любишь мороженое?
— Мороженое? Кто же его не любит? — удивилась Елизавета, — особенно мне нравится с лесными орешками. Фундук называется.
— Официант. Два мороженых, с орешками, и запить чего-нибудь, — сказал Николай.
— Молочный коктейль? — поинтересовался официант.
— Молоко полнит, — сказала Елизавета, — дайте лимонаду.
— Лимонад, так лимонад. — Легко согласился официант, — извольте подождать несколько минут.
— Итак, Елизавета, раз уж мы начали разговор о тебе, то позволь узнать, ты учишься, работаешь? — Николай откинулся на стуле, заложил одну руку за спинку, а ногу на ногу. За его спиной красиво зажглись огни гирлянд, развешанных на деревьях, разгоняя наступающие уже сумерки.
— Ах, я уже не учусь, — ответила Елизавета, залюбовавшись этими яркими разноцветными огнями, — но и не работаю. Папенька мой, еще при жизни, отдал меня учиться в гимназию, которую я закончила в прошлом году. Сейчас мне хватает средств, чтобы не работать. Знаешь, я такая ленивая!
— Неправда, но верно. Если есть деньги, зачем мучить саму себя?
— Не скажи. Вон, брат мой, Феофан, тоже имеет от наследства половину, но продолжает работать. Профессия его ему нравится, пропадает в своем бюро дни и ночи напролет. И ничего — не жалуется.
— А где работает брат?
— Я же говорила тебе еще в театре. Он следователь по особо важным делам при Дворе Его величества императора. Далеко не последний человек, между прочим.
— Охотно верю, — засмеялся Николай.
— А ты где работаешь?
— Я, в некотором роде, тоже бездельничаю. Средств к существованию у меня хватает. Вдобавок, выпускаю в Берлине газету, от которой получаю немало прибыли.
— Так ты журналист? — изумилась Елизавета, — всегда хотела познакомиться с журналистом! У них так хорошо получается разговаривать! Знаете, с иного кавалера и слова не вытянешь, а они-то уж точно всегда найдут тему для разговора.
Николай улыбнулся и взмахнул рукой:
— Нет, что ты, Елизавета, я совсем не журналист. И даже не редактор. Я просто финансирую газету. Спонсор, как модно говорить нынче.
— Спонсор, — повторила Елизавета, — тоже интересно.
Подошедший официант поставил на стол две вазочки с мороженым и бокалы, предварительно наполнив их шипучим и холодным лимонадом. Открытую бутылку поставил тут же и осведомился, будут ли еще заказы.
— Мне достаточно, — сказала Елизавета, — если ты еще чего-нибудь хочешь…
— Пожалуй, все, — кивнул Николай, — спасибо.
Официант удалился, и они сидели несколько минут, разглядывая друг друга. Потом взгляд Елизаветы вновь устремился на гирлянды, ставшие еще более красивыми в темноте.
— Посмотри, посмотри! — воскликнула она, — я раньше не бывала здесь после заката и не видела, что зажигают огни!
— А я был, — сказал Николай, поворачиваясь, — захватывающее зрелище. Скоро по озеру должны пустить лодочки для влюбленных. Ты поплывешь со мной?
Елизавета смутилась.
— Но мы же не влюбленные, — почти шепотом сказала она, — вот еще…
— Мы влюбленные, — сказал Николай, — я в тебя, Елизавета, а ты, как мне хочется надеяться, в меня.
— Вы мне нравитесь, и только, — едва слышно сказала Елизавета, — с чего вы взяли, что я должна в вас влюбиться?
— Я смею только робко надеяться на это… — сказал Николай, вновь поворачиваясь к Елизавете лицом.
Несколько невыносимо долгих для Елизаветы секунд, они смотрели друг другу в глаза, и она чувствовала, как в ее груди разливается что-то… что-то похожее на тепло, наверное… Никогда ранее она не испытывала такого удивительного чувства.
Николай вдруг смутился, промямлил:
— Я тут…знаете…одну вещь соизволил написать, когда о тебе думал…я не хотел вам показывать, честное слово…но…знаете…наверное покажу…да, покажу и будь, что будет…
Он долго рылся в многочисленных карманах камзола, пока не извлек сложенный лист бумаги.
— Ой, как интересно! — воскликнула Елизавета, — ты опять написал, что я красива и стройна, как роза? — и посмотрела на букет, лежавший тут же, на краешке стола.
— Вовсе нет, — казалось, Николай смутился еще больше, — это стихотворение. Я никогда не писал стихотворений, но вдохновение было столь сильно, что я не в силах был сдерживаться…
— Читай же.
— Право слово, я боюсь, — хихикнул Николай.
— Чего же боятся? Разве не вы только что заверяли, что любите меня без памяти? Читайте, ну?!
Николай сдался, развернул лист и, склонившись к свету, запинаясь, торопливо прочел:
Когда зажигается свет,
Когда проходит гроза,
Когда уходит рассвет,
Я вижу твои глаза.
Глаза, где любовь и свет
Бушуют, как океан.
Других таких больше нет.
В других не любовь — обман.
Глаза, что, как "чертов круг",
Тревожат все мысли во мне.
Глаза, что приходят вдруг
Ко мне наяву и во сне.
Он поднял глаза на Елизавету. Она сидела, не шелохнувшись, и ошарашено смотрела на Николая.
— Это точно вы написали? — уточнила она вдруг сорвавшимся голосом, — обо мне?
— Только о тебе, — улыбнулся Николай, — я люблю тебя, Елизавета Бочарина. И хочу, чтобы ты вышла за меня замуж!
Акакий Трестович Трупной стоял около входа в библиотеку, пыхтел трубкой и, судя по виду, был чрезвычайно доволен.
На дороге, за спиной Акакий Трестовича, его грозного автомобиля не наблюдалось.
— А, уважаемый мой Феофан Анастасьевич, — воскликнул он, стоило Бочарину в сопровождении Бочкина появиться в дверях, — я жду вас уже около пятнадцати минут. Думал докурить трубку и ринуться на ваши, хе-хе, поиски! Я ведь питаю исключительно трепетное уважение к библиотеке, но, поверьте мне, и в ней можно затеряться так, что вас сам черт не сыщет!
Акакий Трестович приобнял Бочарина за плечи и заговорщески зашептал, щекоча усами ухо:
— А ведь знаете, Феофан Анастасьевич, я выяснил, наконец, от чего мне знакома была фамилия этого вашего странного субъекта Бочкина! Стоило мне отъехать от библиотеки, как меня осенило! Ну, конечно, сказал я сам себе, был такой тип, Тарас Петрович Бочкин, который крутился в казначействе при Дворе императора батюшки! Около полугода назад его разжаловали из старших офицеров в юниты, за воровство, и сместили на более низкую должность. Насколько мне помниться, в деле Бочкина фигурировал и Антоний Тупин! Представляете?
