— Марку, пожалуйста, — услыхал он, и письмо полетело в прорезь.
— Два кредита, — сказал Говардс, изо всех сил нажимая кнопку аварийного вызова, потом принял письмо.
— Вы сказали. Комната восемь тысяч четыреста сорок четыре! — не унимался розоволицый.
— Так с техникой не обращаются, — раздраженно заявил монтер, появившийся подле Говардса.
— Но я только дотронулся до кнопки, как она отлетела.
— Эти машины не ломаются.
— Помогите мне, — просила хрупкая старушонка, просовывая дрожащей рукой замызганную и драную книжку.
— Причитающиеся деньги всегда выплачивают, — сказал Говардс, на мгновение закрывая глаза. — Почему? — и потянулся за книжкой. Он поймал взглядом детину, проталкивающегося к прилавку, — косматая черная борода и зверское выражение лица.
— Я знаю… — начал Говардс и смолк. Что он знает? Что-то напряглось в его мозгу, словно желая вырваться вон.
— Знаешь, что это? Игольчатый пистолет.
— Комната восемь тысяч девятьсот сорок четыре!
В отчаянии Говардс схватился за голову, даже не сознавая, кричит ли он или слышит чей-то крик.
Спасительный мрак поглотил его.
— Теперь глотните вот этого, и через минуту все пройдет.
Говардс взял чашку, которую Экзаменатор протянул ему, и с удивлением заметил, что одной рукой ему с ней не справиться. Руки были покрыты крупными градинами пота. Он отхлебнул немного, и шлем, поднявшись над его головой, исчез в выемке потолка.
— Экзамен… вы будете приступать к нему?
Экзаменатор усмехнулся и облокотился на стол.
— Обычный вопрос, — сказал он. — Экзамен кончен.
— Я ничего не помню. Шлем словно опустили, а потом снова подняли. Но у меня мокрые руки, — он поглядел на них, потом вздрогнул — до него все дошло. — Экзамен кончен. И я…
— Имейте терпение, — важно произнес Экзаменатор. — Результаты необходимо проанализировать, сравнить, потом дать ответ. Даже электронная обработка требует времени. Не стоит возмущаться.
— Что вы, я вовсе не возмущаюсь, — поспешно заверил его Говардс, потупив взгляд. — Я очень благодарен.
— Еще бы. Подумайте только о том, как все это делалось прежде. На устные и письменные экзамены уходили часы, а лучшие отметки получали зубрилы. Теперь зубрежка не поможет.
— Я знаю, Экзаменатор.
— Минутное отключение — и машина прощупывает вас, задает ситуации и следит за вашей реакцией на них. Реальные ситуации, с которыми может столкнуться почтовый служащий, выполняя свои обычные обязанности.
— Да, обычные обязанности, — повторил Говардс, хмуро поглядел на свои руки и быстро их вытер.
Экзаменатор поглядел на цифры, бегавшие по вмонтированному в стол экрану.
— Я ожидал от вас большего, Говардс, — строго сказал он. — В этом году вы не будете почтовым служащим.
— Но… я был уверен… двенадцатый раз…
— Быть служащим — это больше, чем просто знать Книгу. Идите. Учитесь. Думайте. Ваших знаний оказалось достаточно, чтобы продолжить обучение на год. Больше работайте. Почти никому из обучающихся не разрешалось учиться пятнадцать лет.
— Жена просила меня спросить вас, мы ведь не молодеем. Разрешение на ребенка…
— Не может быть и речи. Во-первых, перенаселение, во-вторых, ваше положение. Будь вы служащим, мы бы могли рассмотреть вашу просьбу.
— Но ведь служащих так мало, — искательно сказал Говардс.
— Как и вакансий. Радуйтесь, что ваше обучение продолжается, и вы не потеряли питания и квартиры. Вы знаете, что такое быть Кандидатом в безработные?
— Спасибо, сэр. До свидания, сэр: Вы были очень добры.
Говардс быстро захлопнул дверь. Почему ему все еще кажется, что его руки в крови? Он встряхнул головой, желая забыться.
Нелегко будет рассказать об этом Доре. Она так надеялась.
Но Книгу ему, по крайней мере, оставили. И весь год он сможет ее учить. Это хорошо. И в Книге будут новые дополнения и разъяснения — это тоже хорошо.
Проходя в коридоре мимо почты, он опустил глаза.
Чарльз Бомонт
КРАСИВЫЕ ЛЮДИ (Пер. с англ. С.Васильевой)
Мэри не шелохнулась, когда на ее глазах у красивого мужчины взрывом оторвало ноги и в полыхающей заревом ночи огромный космолет начал деформироваться и разваливаться на части. Она беспокойно шевельнулась, видя, как в ужасающем безмолвии, медленно, точно во сне, поплыли вперемешку с обломками космолета искромсанные человеческие тела. Но когда на людей обрушился метеоритный ливень, разрывая плоть и раскалывая кости, Мэри зажмурилась:
— Мама!
Миссис Кьюберли оторвала взгляд от журнала.
— Нам еще долго ждать?
— Не думаю. А что?
Мэри молча кивнула на стену-экран.
— Ах, вот в чем дело. — Миссис Кьюберли рассмеялась и покачала головой: — Это же старый, давно надоевший фильм. Почитай лучше журнал, как я.
— Мама, а экран обязательно должен быть включен?
— Вроде бы никто на него не смотрит. Пожалуй, доктор не рассердится, если я выключу.
Миссис Кьюберли встала с дивана и подошла к стене. Она нажала маленькую кнопку, и изображение, вспыхнув и замерцав, исчезло.
Мэри открыла глаза.
— Честно говоря, — сказала миссис Кьюберли сидевшей рядом с ней женщине, — я думала, они покажут что-нибудь другое. Ведь мы могли бы посмотреть историю первой высадки на Марс в музее.
Не отрывая глаз от журнальной страницы, женщина произнесла:
— Это идея доктора. Психологический прием.
Миссис Кьюберли приоткрыла рот и понимающе кивнула:
— Мне следовало догадаться, что это неспроста. Но кто смотрит фильм?
— Дети. Он заставляет их задуматься, пробуждает в них чувство благодарности или еще какие-нибудь возвышенные эмоции.
— А! Да, конечно.
Мэри взяла журнал и перелистала его. Сплошь одни фотографии: мужчины и женщины. Женщины, похожие на мать и на других, сидевших сейчас вместе с ней в приемной. И мужчины с великолепно развитой мускулатурой и блестящими густыми волосами. Женщины и мужчины, все одинаково совершенные физически и красивые.
— Мама…
— Ну, что еще! Неужели ты не можешь посидеть минутку спокойно?
— Но мы здесь уже три часа. Разве это так уж необходимо?
— Не будь дурочкой, Мэри. После всех тех ужасов, что ты мне наговорила, без этого никак не обойтись.
В приемную вошла женщина с оливкового цвета кожей, одетая в прозрачную белую униформу:
— Кьюберли. Миссис Зена Кьюберли!
— Это я.
— Доктор вас ждет.
Миссис Кьюберли взяла Мэри за руку, и они пошли вслед за сестрой по длинному коридору.
Мужчина, которому на вид можно было дать лет двадцать пять — двадцать семь, оторвал взгляд от письменного стола. Он улыбнулся и жестом указал на стоявшие неподалеку от него два стула:
