Я не мог понять, почему он превратился для полета в такого толстяка. Фишер между тем вытер платком вспотевшее лицо и, несколько задыхаясь, сказал:
— Добрый день, господа. Летать приятно, а спускаться тяжеловато: я, при моей комплекции, не могу бегать.
— Но почему у вас такая странная фигура? — воскликнул я. — Вы сделались толще по крайней мере раза в три!
— А вот сейчас утончимся, — отвечал он.
И, засмеявшись, он притронулся к какой-то кнопке на животе. Раздался резкий свист, шарообразное туловище Фишера как-то съежилось, сложилось в складки и обвисло.
— Ну, вот, теперь мы можем и посидеть, — сказал он. — Советую получить этот прибор и вам, — обратился он ко мне. — Летать вот таким образом, как птица, несравненное удовольствие.
Он и Мартини объяснили мне, что для полета надевается особый костюм, сделанный из двойной непроницаемой ткани. Пространство между внутренней и наружной оболочками может мгновенно наполняться газом, очень легким, безопасным, получаемым из маленького патрона. Таких патронов вставлено в этот костюм несколько. Этот газ значительно уменьшает вес тела в атмосфере. Крылья приводятся в действие механизмом, помещающимся в ящике. Энергия, приводящая в движение этот механизм, поступает через пространство со станций, расположенных в различных местах страны. Таким же образом приводятся в движение и все аэропланы; и так как сфера распространения электрической энергии, необходимой для движения, ограничена, то очень высокие и далекие полеты невозможны как для людей, так и для аэропланов.
— Да, хитро придумано, — засмеялся Мартини. — Мы можем летать сколько угодно здесь, в нашем мире, а через горы — ни-ни, и не думай. Птицы с подрезанными крыльями!
— Аэропланы с бензиновыми двигателями имеются только по ту сторону больших шлюзов, но мы с вами никогда туда не проникнем, — с грустью в голосе сказал Фишер.
— Ну, вам нечего грустить, — перебил его Мартини, поднимаясь на ноги и собираясь идти. — У вас семья, а вот мне каково! Я во что бы то ни стало хочу пройти по via Romana и увидеть вдали Везувий.
Фишер тоже встал.
Я полюбопытствовал посмотреть его шляпу, легкую, но твердую, конусообразную, слегка эластичную. Она служила отчасти для смягчения возможных ударов, отчасти для более легкого рассекания воздуха.
Через несколько секунд Фишер опять раздулся и, пробежав вниз с холма, быстро унесся от нас, превратившись в птицу.
Вечером в этот день ко мне зашел Мартини, и мы отправились в клуб. Дорога была не длинная, через десять минут мы подходили к трехэтажному зданию с башней на одном углу, стоящему посредине большого сада с молодыми деревьями. Все окна были ярко освещены. Несмотря на вечернюю прохладу, некоторые окна были приоткрыты, и до нас доносились голоса разговаривающих. Когда мы вошли в ворота, рядом с домом, на открытую площадку плавно опустился аэроплан. Из него выходили вновь прибывшие, а в это время другой аэроплан кружился над садом, выжидая, пока освободится для него место. Рядом с нами на дорожку опустился кто-то из прилетевших на собственных крыльях.
По широким ступеням лестницы мы поднялись в большой высокий вестибюль. Прямо перед нами через настежь открытую дверь мы увидели бар — со всем, что бывает в подобного рода заведениях. На полках шкафов за высокой стойкой стояло множество всевозможных бутылок и бутылочек, а на стойке были видны многочисленные блюда, полные всяких яств. Направо из вестибюля лестница вела наверх, а налево открывалась целая анфилада гостиных, уставленных разноцветной мягкой мебелью.
Всюду видны были многочисленные группы гостей, одетых во фраки и смокинги. Съезд еще только начинался. Мы вошли в бар.
Мартини раскланивался с находившимися здесь гостями и познакомил меня с некоторыми из них. Из соседней комнаты раздавалось щелканье шаров, там на нескольких бильярдах шла игра. Многие из гостей сидели на высоких скамьях вдоль стен и наблюдали за играющими. Мы прошли дальше. Большая комната была уставлена раскрытыми ломберными столами, но играющих пока было мало.
В читальне в удобных креслах, с книгами в руках, погруженные в чтение, сидели пожилые джентльмены, а рядом с ними на столиках стояли высокие стаканы с какими-то напитками.
Гости продолжали прибывать. В дверях показалась приземистая, полная фигура аббата.
Я не хотел верить своим глазам: в этом новом мире, и вдруг — аббат. Но ошибки быть не могло. Костюм, лицо, венчик седеющих волос вокруг плешивой головы, манера держать себя — все было настолько характерно, что не вызывало никаких сомнений.
В то время как аббат здоровался и разговаривал почти с каждым из посетителей, Мартини нагнулся к моему уху и прошептал:
— Будьте осторожны, это духовное лицо занимается здесь не культом, а совершенно другим делом. Он несет обязанности ищейки и шпиона. Под личиной добродушия и святости он скрывает злость и предательство. В деле Гаро он сыграл не последнюю роль.
Итак, если в первый момент казалось удивительным, зачем привез сюда Куинслей аббата, то теперь стало ясно, зачем ему был необходим подобный субъект. Куинслей говорил, что он заботится не только о теле ученых специалистов, но даже и об их душах.
Конечно, это звучало насмешкой.
Аббат приблизился к нам, и наш разговор прекратился. Мы познакомились. Его теплые мягкие руки нежно обхватывали мою.
— О, как я рад, — начал он, — как я рад увидеть здесь нового пришельца из старого мира! Мои надежды найти в каждом из прибывающих душу, жаждущую света вечных истин, укрепляются. Наука часто уживается с глубокой верой. Он закатил глаза к потолку и прижал свои руки к сердцу. — Но, увы, мне приходится постоянно в этом разочаровываться.
— Что не мешает вам, многоуважаемый отец, чувствовать себя прекрасно. Посмотрите, какой у вас здоровый вид, — перебил его Мартини. — Я думаю, ваша паства не отличается греховностью, и, мне кажется, только это и может досаждать вам. Какие забавные вещи приходилось вам выслушивать в Италии!
— Хе-хе-хе! — закатился мелким смешком святой отец. — Ну, что вы думаете о новом мире, в который вы только что попали? — обратился он вдруг ко мне. — Каковы впечатления? Ознакомились ли со всеми подробностями нашей жизни? Я думаю, грустите о Франции, о Париже?
Я не успел ответить, как в читальне произошло какое-то движение; все встали. В комнату вошел старик среднего роста, очень крепко сложенный, с гордо поднятой головой. Богатая седая шевелюра обрамляла его красивое лицо. Седые брови свисали над сверкающими, еще молодыми глазами. За ним шли высокий, худой, как щепка, черноволосый господин с длинной, слегка вьющейся бородой и какой-то квазимодо, самое безобразнейшее существо, какое мне приходилось когда-либо видеть.
