— В этом учении и вправду можно найти немало интересного. Древние индусы весьма своеобразно осознали глубокую взаимосвязь жизни в разных ее проявлениях. Насколько я знаю, такая схема развилась благодаря специфической социальной структуре. Имеется в виду система четырех варн, куда люди определялись по рождению и потом никогда не могли попасть в высшую варну. Отсюда возникла идея посмертного воздаяния — особо праведный пария мог воплотиться в новой жизни в кшатрии или даже брахмане. Со временем схема расширилась, включив едва ли не все элементы реального и воображаемого мира живой природы. Если пробиться сквозь очевидную мистику учения, в нем можно усмотреть многие черты и прообразы экологической философии, даже предчувствие будущей теории биосферы. Используя метемпсихоз как метафору, можно сказать, что все мы в каком-то смысле воплощаемся друг в друге и не только посмертно, но и прижизненно. Душа — проекция общечеловеческой культуры на каждого из нас, и это действительно тончайшая и весьма переменная субстанция. Когда я читаю прекрасное стихотворение, во мне воплощается его автор, можно дать и такой образ — часть его души переселяется в меня. А в поэте воплощается душа цветка, февральской метели или великого архитектора. Наши космические партнеры прислали Сигнал, и со временем он воплотится в нас как частица уже зарождающейся общей культуры, или души, если угодно…
— Хорошо, если и Они это понимают, — сказала Алена. — Иначе нам достанется на орехи.
— Скорее всего, Они понимают намного больше, но на орехи нам все равно достанется. И будет доставаться до тех пор, пока мы не научимся понимать Их, то есть в какой-то мере не сравняемся с Ними по сложности.
— Ежели по-честному, — сказал Андрей, потирая лоб, что делал всегда в минуты большого умственного напряжения, — ежели совсем по-честному, то никогда бы не подумал, что все это связано с такими трудностями. Казалось бы, куда как замечательно — Они прилетели, сели, пожали нам руки, рассказали о себе, наконец, в гости пригласили. Или наоборот. А тут все тонет в хитрой философии, из которой, как грибы, лезут разные опасности. И история географических контактов тоже не настраивает на веселый лад. Неужели нет нормальной простоты, и ты не веришь, что вот сейчас посреди этой комнаты может материализоваться какой-нибудь зеленоморденький пришелец? Неужели у нас все так сложно и каждый шаг связан с такими серьезными сомнениями? А мы все усложняемся и усложняемся…
Я вздохнул. Совершенно верно — мы стремительно усложняемся и стремительно нарастают в нас сожаления об утраченной простоте. Но еще быстрее нарастает ощущение собственной примитивности относительно космических масштабов. Мы — цивилизация-дитя, мы пока еще по уши погружены в идеи наших замечательных, хотя и не слишком ласковых исторических родителей. И каждый собственный шаг за пределы колыбели, каждый самостоятельный взгляд в иные пределы дается нам нелегко. Мы перестроили свою астрофизику и космологию, с трудом научились различать на небе признаки чужого разума, и в его смутных пока контурах забрезжила сила, способная вышибить нас из удобнейшего и столь естественного эгоцентризма, лишить всех привилегий царя природы и вершины эволюции. И это самый большой барьер, который нам предстоит преодолеть, пережить — взять любой ценой. И кто знает, сколько поколений уйдет в этот прыжок, ясно лишь одно — завершат его те, кто очень мало будет похож на нас, и лишь их охота к Контакту с нами, их любовь к истории станет вытаскивать нас из небытия. Они возьмут этот барьер, возьмут, чтобы прорваться к новому, неразличимому нами из-за своей огромности… Я снова вздохнул.
— Представь себе, дружище, в твои годы мне тоже хотелось этакого явления. Хотелось, чтобы лопнула сфера сложностей, которой мы отгородились от неба, как древние своими хрустальными сферами. Хотелось, чтобы сквозь большую дыру сюда просыпалась уйма ясных и простых чудес. И знаешь, временами казалось — вот-вот нечто такое состоится. Но зеленоморденькие, как ты Их называешь, не прилетали, и чудеса пришлось устраивать собственными руками. И еще — понимать, как это ни болезненно, что мир и вправду соткан из многих сложностей, и главное — учиться на том, что уже преодолено.
— Но ты же сам любишь повторять, что по-настоящему учатся только на ошибках, — улыбнулась Алена. — А получается, и ошибок-то настоящих не было, мы шли как бы самым разумным путем и вот — дожили до Контакта. И дальше станем вовсю прогрессировать. Но на чем же тут учиться?
— На ошибках, дочка, на чем же еще? Только надо глубоко представить себе суть дела. Ошибки практически неизбежны — по незнанию, по неверной оценке ситуации мы так или иначе допускаем их. И этого не следует бояться, ошибки не смертельны, если допускающая их система развивает мощную корректировочную деятельность. Совершая шаги в новое, мы не имеем гарантий, что оно окажется не хуже старого, что мы вообще правильно делаем шаг, как говорится, с той ноги. Но у нас нет иного пути в реальное будущее, нет иных возможностей оценить свое завтра. И только этим самым завтра мы узнаем, разумен ли сделанный шаг. Здесь важно создать широкое поле предварительной оценки, то, что теперь называют прогностическим коридором, дабы суметь поправить положение, вовремя изменяя модель, на основе которой движешься. Мы многому научились, разыгрывая историю в ее допустимых вариантах. Ретроспективно мы теперь знаем лучшие пути на многих этапах собственного прошлого, но перед лицом очередной надвинувшейся проблемы — а обычно их очень много, этих неотложных проблем — нельзя рассчитывать, что спрогнозированное решение окажется оптимальным. Таковое обычно находится лишь «задним числом», исторически…
— Я немного копался в идеях вариантной истории, — сказал Андрей. — Это очень интересно, но неужели те лучшие пути, которые видны потом, никак нельзя просмотреть заранее? Ведь из-за этого однажды можно налететь на совершенно непреодолимый барьер.
— Вообще-то, можно. Но мы стараемся делать барьеры преодолимыми или хотя бы ловко их обходить. Очень нередко барьеры требуют нашего собственного изменения в том или ином масштабе. Нарочно ошибок не творят, обычно стараются действовать в соответствии с наилучшей моделью — с той, которая кажется наилучшей. Но если новый шаг переводит цивилизацию в более сложное состояние, мы не способны предусмотреть всех его последствий и вполне можем оказаться в критическом положении. Тут важно вовремя осознать критичность ситуации и не доводить дело до катастрофы, важно в любой момент понимать, что и в ранее отвергнутых конкурирующих моделях могло заключаться нечто очень полезное, нечто, позволяющее перейти в более разумный режим развития. В этом смысле вариантная история действительно многому нас научила — научила понимать, что некогда пройденные пути вовсе не единственно возможные и, тем более, не единственно верные, а главное — что упорствование в ошибках куда опасней самих ошибок. Нет моделей, которые оставались бы лучшими независимо от условий, нет какого-то абсолютного пути, который не нуждался бы в корректировках, подчас чрезвычайно сильных, фактически эквивалентных перемещению на иную траекторию. В детальном обосновании всего этого сильно помогли интеллектроны, способные разрабатывать весьма глубокие и непротиворечивые варианты истории.
