Кешка опустил голову.
— Надоел вам?
Маркиз достал из кармана ломоть хлеба, завернутый в бумагу, и сунул Кешке:
— Жуй!
Кешка взял хлеб, а Маркиз поднялся, на мгновение прижал к себе Кешку и, уже не оглядываясь, ушел.
Когда Кешка вернулся в детский дом, он, крадучись, пробрался к своей койке и быстро нырнул под одеяло.
— Монах, а Монах, ты где пропадал? — тихо окликнул его Булочка.
— А тебе что? — буркнул Кешка.
— Верзила велел, чтобы завтра с утра на кладбище был.
— Это еще зачем?
— В Крым решили махнуть.
Кешка удивленно поглядел на Булочку:
— Почему в Крым?
— Верзила сказал, там тепло. Там яблоки.
— Ну, а на кладбище… пошто? — спросил Кешка.
— Харчей на дорогу запасти надо. Верзила говорит, если в склепах пошарить, барахла можно найти… на продажу.
— Какое барахло… на кладбище! — сердито сказал Кешка.
— Верзила говорит, на нашем кладбище одних графьев да князей хоронили. Могилы богатые, золото небось и то есть, — шепотом объяснял Булочка.
Кешка слушал недоверчиво.
Все же наутро, не осмеливаясь спорить с грозным Верзилой, Кешка вместе со всеми отправился на кладбище.
Подсаживая друг друга, мальчишки перебрались через кирпичную стену, отделявшую сад детского дома от кладбища. Кешка перелез последним и, спрыгнув с высокой стены, упал на заросшую высокой травой могилу. Поднявшись, он побежал вслед за ребятами к возвышавшемуся среди могил большому склепу. В нише у входа мраморная женская фигура скорбно склонилась над урной. Массивная железная дверь была заперта, и мальчишки проникали в склеп через выбитое стекло в крыше склепа.
Когда Кешка оказался внутри, его приятели вытаскивали откуда-то снизу, из-под отодвинутой плиты, тяжелый ящик. Ловко орудуя ломиком, Верзила отрывал доску за доской. Под слоем войлока оказалась стружка, а под ними — большие бронзовые часы. Мальчишки подняли их, вытащили из ящика и поставили на пыльное надгробие посреди склепа. Яркий солнечный луч, проникавший сверху, осветил часы, некогда стоявшие на камине в имении князя Тихвинского.
Верзила повернул ручку завода, и в тишине послышалось мерное тикание…
— Золотые… — расплылся в улыбке Булочка.
— Дурак ты, Булочка, — солидно сказал Верзила. — Нешто часы из золота делают?
Он пальцем перевел стрелку. Послышался мелодичный перезвон, раскрылись ворота, и перед глазами изумленных мальчишек всадник отправился в свой привычный путь.
Булочка от восторга засмеялся.
— Лыцарь… — сказал он.
— Егорий Победоносец! — авторитетно сказал Кешка.
— У Егория — копье, — сказал Верзила, — а это — рыцарь! Он еще раз перевел стрелку, и снова всадник под мелодичный перезвон проехал перед мальчишками.
А Тараканов и Маркиз неторопливо брели по Невскому. Возле Аничкова моста они остановились.
— Как вы думаете, почем нынче такие кони?.. — Маркиз, усмехнувшись, показал на клодтовских коней. — Ну, разумеется, не здесь, а там, за кордоном?
Тараканов не ответил.
— Ну что вы так убиваетесь, Илья Спиридонович? В конце концов, коллекция не ваша. А князь потерял нечто большее… Петербург, Медного всадника, наконец, святую Русь.
— Перестаньте паясничать, Шиловский!
Тараканов облокотился на перила моста, глядя на пестрые разводы нефти на воде.
— Этот болван Митрич… Куда же он дел ящики? — раздраженно пробормотал Тараканов.
— Кстати, Илья Спиридонович, возьмите ваш ключ. — Маркиз протянул ключ от подвала.
— Мы с ним договорились вполне определенно. В случае опасности он перевозит коллекцию в городской особняк. Что вы мне суете ключ? На кой черт он мне нужен?!
Тараканов схватил ключ и швырнул его в воду.
— Это катастрофа, Шиловский, понимаете — катастрофа. Митрич убит, и никто, никто на свете не знает, где он спрятал коллекцию Тихвинских.
Тараканов задумался и вдруг обернулся к Маркизу:
— Зачем вы отпустили мальчишку? Он слишком много знает.
— Я не хочу, чтобы он стал таким же прохвостом, как мы с вами, — широко улыбнулся Маркиз.
— Прошу вас, Шиловский, выбирать выражения! — вспылил Тараканов.
— Извините, — буркнул Маркиз.
Послышались жидкие звуки траурного марша. По набережной Фонтанки шла похоронная процессия. За длинными белыми дрогами шел одинокий скрипач, а за скрипачом — небольшая кучка людей, не вызывающих сомнения в своей принадлежности к “бывшим”.
Маркиз снял шляпу.
— Не кажется ли вам, Илья Спиридонович, что эта траурная мелодия в исполнении единственной скрипки звучит для нас некоторым образом символично? А этот посланец вечности, восседающий на козлах… Нет, вы взгляните на его лицо! Не хотел бы я, чтобы в последний путь меня провожал подобный экземпляр.
На козлах в белом балахоне, в цилиндре восседал бородатый мужик устрашающего вида, с бегающими глазками.
Тараканов перекрестился.
— Вам не нравится этот человек? — спросил он.
— Красавец, — насмешливо сказал Маркиз.
Тараканов торжествующе взглянул на него.
— Вы смеетесь, а между тем для меня это лицо сейчас — прекраснейшее в мире! Потому что это мой Егор! Мой исчезнувший Митрич!
Он подхватил Маркиза под руку и потащил вслед за уходящей процессией.
— Но ведь его убили бандиты, — вглядываясь в возницу, сказал Маркиз. — Первый раз вижу мертвеца, который сам возит на кладбище других покойников.
*
В одном из петроградских залов по средам, как и в прежние времена, все еще проводились аукционы по продаже предметов искусства и антиквариата. Правда, покупателей почти не было, в большом амфитеатре в этот день едва можно было насчитать десяток посетителей, разбросанных по всему залу. На небольшой сцене за высокой конторкой сидел аукционер — громоздкий мужчина в потертом фраке, с обвисшими седыми усами. Ударив молоточком по конторке, аукционер громко возвестил:
— Портрет известного криминалиста Прокофия Филипповича Доброво работы художника Репина. Оценивается в два миллиарда семьсот миллионов.
Два служителя вынесли на сцену портрет и установили его рядом с конторкой.
Доброво с женой сидели на самом верху амфитеатра. Когда внесли картину, жена дотронулась до плеча Прокофия Филипповича.
— До чего мы дожили… — тихо сказала она.
— Два миллиарда семьсот миллионов — раз! — объявил аукционер.
Зал молчал.
— Два миллиарда семьсот миллионов — два!
Аукционер скорее по привычке, чем по необходимости, сделал паузу и, стукнув молотком, сказал:
