— Малкольм Дрэйпер, — сказал он, протягивая громадную ладонь.
— Джейк Салливан, — сказал я, пожимая её. Никто из нас не стал начинать глупой мужской игры, демонстрируя силу рукопожатия — что, вероятно, было и к лучшему с нашими новыми роботизированными руками.
— Откуда вы, Джейк?
— Отсюда. Из Торонто
Малкольм кивнул.
— Я из Нью‑Йорка. Манхэттен. Но там, разумеется, таких услуг не получишь. Чем вы занимаетесь?
Этого вопроса я всегда терпеть не мог. Вообще‑то я ничем не занимался — по крайней мере, для пропитания.
— Инвестициями, — ответил я. — А вы?
— Я адвокат. У вас здесь их называют стряпчими?
— Только в очень формальном контексте. Авдокат, поверенный.
— Ну, вот я это самое и есть.
— По какого рода делам? — спросил я.
— Гражданские свободы.
Я дал мысленную команду своему лицу принять уважительное выражение, но не знаю, что на самом деле на нём отразилось.
— И как бизнес?
— В нынешнем‑то политическом климате? Масса дел, очень мало выигранных. Из окна моего офиса видна статуя Свободы — но её уже пора переименовать в статую «Делайте в точности то, что правительство велит». — Он покачал головой. — Я потому и пошёл на мнемоскан, понимаете? Людей моего поколения осталось не так много — людей, которые помнят, каково это — иметь гражданские свободы, до внутренней безопасности, до Литтлера против Карви, до того, как в каждый доллар и каждый товар встроили RFID‑чип, по которому их можно отследить. Если мы дадим старым добрым временам изгладиться из памяти живущих — мы уже никогда не сможем их вернуть.
— То есть вы собираетесь и дальше практиковать? — спросил я.
— Да, конечно — если попадётся достаточно интересное дело. — Он полез в карман. — Вот, возьмите мою карточку — вдруг понадобится.
Невесомость оказалась просто восхитительна.
Нетоторые из стариков опасались её и оставались крепко пристёгнутыми к своим эрго‑креслам. Но я отстегнул ремни и поплыл по салону, легко отталкиваясь от стен, пола и потолка. Нам всем перед отлётом сделали противотошнотную инъекцию, которая, по крайней мере, в моём случае, сработала отлично. Я обнаружил, что могу непрерывно кувыркаться, и у меня не начинает кружиться голова. Стюард показал нам несколько фокусов, в частности, как вода собирается в висящий в воздухе шар. Также он продемонстрировал, как трудно бросить что‑нибудь и попасть в цель — мозг отказывался верить, что брошенный предмет полетит по прямой и постоянно брал выше цели, чтобы учесть влияние силы тяжести.
Карен Бесарян тоже наслаждалась невесомостью. Салон был полностью покрыт изнутри чёрными пенопластовыми пирамидками, которые я поначалу принял за звукоизоляцию, но теперь понял, что на самом деле они должны были смягчать удары о стены. Тем не менее Карен была довольно осторожна и не пыталась повторять те трюки, которые выделывал я.
— Если вы посмотрите в иллюминаторы правого борта, — сказал стюард, — то увидите Международную космическую станцию. — Я в этот момент оказался вниз головой; я оттолкнулся от стены и поплыл к левому борту. — Другого правого борта, мистер Салливан, — невозмутимо поправил меня стюард.
Я виновато улыбнулся и оттолкнулся от стены ладонью. Отыскав свободное место у окна, я выглянул наружу. Международная космическая станция — вся из цилиндров и прямых углов — была уже несколько десятков лет как покинута. Слишком большая для того, чтобы её можно было без проблем сбросить океан, она оставалась на орбите благодаря её регулярным коррекциям. Последний астронавт, покинувший станцию, оставил две руки‑манипулятора канадского производства сомкнутыми в рукопожатии.
— Примерно через десять минут, — объявил стюард, — мы начнём стыковку с лунным кораблём. На время стыковки вы снова должны пристегнуться. Не беспокойтесь, у вас будет три полных дня невесомости на пути к Луне.
На пути к Луне…
Я покачал головой.
На моём пути к грёбаной Луне.
Было далеко за полночь. Доктор Портер давно ушёл домой, но вокруг было множество других работников «Иммортекс», готовых позаботиться о любых наших нуждах — правда, таковых у нас теперь было немного.
Мы не ели, так что не было смысла накрывать для нас шведский стол. Я должен был подумать об этом, должен был устроить себе специальную прощальную трапезу непосредственно перед сканированием. Конечно, «Иммортекс» ничего такого не предлагала — думаю, из‑за того, что последней трапезой наслаждается обычно приговорённый, а не освобождённый.
Более того: мы не пили, так что открывать для нас бар то же не было смысла. Я ощутил укол совести, осознав, что не помню, когда я последний раз пил «Sullivan's Select»… и теперь я уже никогда больше его не попробую. Мой дедушка — сам Старый Салли — вероятно, перевернулся в гробу при мысли о том, что наследник его династии променял пиво на что‑то ещё, пусть даже на бессмертие.
И самое потрясающее — мы не спали. Как часто я сетовал, что в сутках слишком мало часов! Теперь же казалось, что их стало слишком много.
Мы, маленькая группа новозагруженных, должны были провести ночь вместе в этой гостиной; с первой ночью, по‑видимому, у многих были связаны самые большие трудности. Двое иммортексовских терапевтов держались поблизости, а также некто вроде сухопутного эквивалента директора круиза — человек, устраивающий развлечения и следящеий за тем, чтобы всем было чем заняться. Непрерывно бодрствовать, никогда не уставать и не хотеть спать: это было серьёзное изменение, даже для тех, кто, из‑за преклонного возраста, спал плохо и не больше пяти или шесть часов в день.
Две из загруженных сегодня женщин болтали о чем‑то мне неинтересном. Третья женщина и Дрэйпер играли в «Эрудит» на стенном мониторе, но вопросы касались времён их молодости, и я не знал на них ответов.
Так что я опять проводил время за разговорами с Карен. Частично, это была благотворительность с её стороны: она понимала, что я оказался в положении выброшенной на берег рыбы. Я даже почувствовал необходимость как‑то это прокомментировать, когда мы вышли наружу и оказались в окружающем здание «Иммортекс» парке, залитом светом растущей луны.
— Спасибо, — сказал я идущей рядом Карен, — за то, что проводите со мной столько времени.
Карен улыбнулась своей исправленной идеально симметричной улыбкой.
— Не говорите глупости, — ответила она. — С кем ещё я могла бы поговорить о физике и философии? Кстати, вспомнила ещё один анекдот. Рене Декарт заходит в бар и заказывает выпивку. Бармен ему наливает. Рене какое‑то время пьёт и в конце концов выпивает всё, и бармен спрашивает его: «Ну что, Рене, выпьете ещё?» На что Декарт отвечает: «Не думаю» — и исчезает.
