— Что с тобой, Володька? — растерянно спросил Дауге.
— Вольдемар не может говорить, — тихо сказал Моллар.
Юрковский торопливо закивал, вытащил авторучку и блокнот и стал писать, дергая головой.
— Ты успокойся, Володя, — пробормотал Дауге. — Это немедленно пройдет.
— Это пройдет, — подтвердил Моллар. — Со мною тоже било так. Биль очень большой ток, и потом все прошло.
Юрковский отдал блокнот Дауге, снова лег и прикрыл глаза.
— «Говорить не могу», — с трудом разобрал Дауге. — Ты не волнуйся, Володя, это пройдет.
Юрковский нетерпеливо дернулся.
— Так. Сейчас. «Как Алексей и пилоты? Как корабль?»
— Не знаю, — растерянно сказал Дауге и поглядел на люк в рубку. — Фу, черт, я обо всем забыл. Юрковский мотнул головой и тоже посмотрел на люк в рубку.
— Я узнаю, — сказал Моллар. — Я все сейчас буду познать.
Он встал с кресла, но люк распахнулся, и в кают-компанию шагнул капитан Быков, огромный, взъерошенный, с ненормально лиловым носом и иссиня-черным синяком над правой бровью. Он оглядел всех свирепыми маленькими глазками, подошел к столу, уперся в стол кулаками и сказал:
— Почему пассажиры не в амортизаторах?
Это было сказано негромко, но так, что Шарль Моллар сразу перестал радостно улыбаться. Наступила короткая тяжелая тишина, и Дауге неловко, кривовато усмехнулся и стал глядеть в сторону, а Юрковский снова прикрыл глаза. «А дела-то неважные», — подумал Юрковский. Он хорошо знал Быкова.
— Когда на этом корабле будет дисциплина? — сказал Быков.
Пассажиры молчали.
— Мальчишки, — сказал Быков с отвращением и сел. — Бедлам. Что с вами, мсье Моллар? — спросил он устало.
— Это суп, — с готовностью сказал Моллар. — Я немедленно пойду почиститься.
— Подождите, мсье Моллар, — сказал Быков.
— Кх…де мы? — прохрипел Юрковский.
— Падаем, — коротко сказал Быков.
Юрковский вздрогнул и поднялся.
— Кх…уда? — спросил он. Он ждал этого, но все-таки вздрогнул.
— В Юпитер, — сказал Быков. Он не смотрел на планетологов. Он смотрел на Моллара. Ему было очень жалко Моллара. Моллар был в первом своем настоящем космическом рейсе, и его очень ждали на Амальтее. Моллар был замечательным радиооптиком.
— О, — сказал Моллар, — в Юпитер?
— Да. — Быков помолчал, ощупывая синяк на лбу. — Отражатель разбит. Контроль отражателя разбит. В корабле восемнадцать пробоин.
— Гореть будем? — быстро спросил Дауге.
— Пока не знаю. Михаил считает. Может быть, не сгорим. Он замолчал. Моллар сказал:
— Пойду почиститься.
— Погодите, Шарль, — сказал Быков. — Товарищи, вы хорошо поняли, что я сказал? Мы падаем в Юпитер.
— Поняли, — сказал Дауге.
— Теперь мы будем падать в Юпитер всю нашу жизнь, — сказал Моллар.
Быков искоса глядел на него, не отрываясь.
— Х-хорошо ска-азано, — сказал Юрковский.
— C'est le mot[17], — сказал Моллар. Он улыбался. — Можно… Можно я все-таки пойду чистить себя?
— Да, идите, — медленно сказал Быков.
Моллар повернулся и пошел из кают-компании. Все глядели ему вслед. Они услышали, как в коридоре он запел слабым, но приятным голосом.
— Что он поет? — спросил Быков. Моллар никогда не пел раньше.
Дауге прислушался и стал переводить:
— «Две ласточки целуются за окном моего звездолета. В пус-тоте-те-те-те. И как их туда занесло. Они очень любили друг друга и сиганули туда полюбоваться на звезды. Тра-ля-ля. И какое вам дело до них». Что-то в этом роде.
— Тра-ля-ля, — задумчиво сказал Быков. — Здорово.
— Т-ты п-пе-ереводишь, к-как ЛИАНТО, — сказал Юрковский. — «С-сиганули» — ш-шедевр.
Быков поглядел на него с изумлением.
— Ты что это, Владимир? — спросил он. — Что с тобой?
— 3–заика н-на-а всю жизнь, — ответил Юрковский, усмехаясь.
— Его ударило током, — сказал тихо Дауге.
Быков пожевал губами.
— Ничего, — сказал он. — Не мы первые. Бывало и похуже.
Он знал, что хуже еще никогда не бывало. Ни с ним, ни с планетологами.
Из полуоткрытого люка раздался голос Михаила Антоновича:
— Алешенька, готово!
— Поди сюда, — сказал Быков.
Михаил Антонович, толстый и исцарапанный, ввалился в кают-компанию. Он был без рубашки и лоснился от пота.
— Ух, как тут у вас холодно! — сказал он, обхватывая толстую грудь короткими пухлыми ручками. — А в рубке ужасно жарко.
— Давай, Михаил, — нетерпеливо сказал Быков.
— А что с Володенькой? — испуганно спросил штурман.
— Давай, давай, — повторил Быков. — Током его ударило.
— А где Шарль? — спросил штурман, усаживаясь.
— Шарль жив и здоров, — ответил Быков, сдерживаясь. — Все живы и здоровы. Начинай.
— Ну и слава богу, — сказал штурман. — Так вот, мальчики. Я здесь немножко посчитал, и получается вот какая картина. «Тахмасиб» падает, и горючего, чтобы вырваться, нам не хватит.
— Ясно даже и ежу, — сказал Юрковский.
— Не хватит. Вырваться можно только на фотореакторе, но у нас, кажется, разбит отражатель. А вот на торможение горючего хватит. Вот я рассчитал программу. Если общепринятая теория строения Юпитера верна, мы не сгорим.
Дауге хотел сказать, что общепринятой теории строения Юпитера не существует и никогда не существовало, но промолчал.
— Мы уже сейчас хорошо тормозимся, — продолжал Михаил Антонович. — Так что, по-моему, провалимся мы благополучно. А больше сделать ничего нельзя, мальчики. — Михаил Антонович виновато улыбнулся. — Если, конечно, мы не исправим отражатель.
— На Юпитере нет ремонтных станций. Это следует из всех теорий Юпитера. — Быкову хотелось, чтобы они все-таки поняли. До конца поняли. Ему все еще казалось, что они не понимают.
— Какую теорию строения ты считаешь общепринятой? — спросил Дауге.
Михаил Антонович пожал плечиком.
— Теорию Кангрена, — сказал он.
Быков выжидающе уставился на планетологов.
— Ну что ж, — сказал Дауге. — Можно и Кангрена.
Юрковский молчал, глядя в потолок.
— Слушайте, планетологи, — не выдержал Быков, — специалисты. Что будет там, внизу? Вы можете нам это сказать?
— Да, конечно, — сказал Дауге. — Это мы тебе скоро скажем.
— Когда? — Быков оживился.
— Когда будем там, внизу, — сказал Дауге. Он засмеялся.
— Планетологи, — сказал Быков. — Спе-ци-а-лис-ты.
— Н-надо рассчитать, — сказал Юрковский, глядя в потолок. Он говорил медленно и почти не заикался. — Пусть М-михаил рассчитает, на какой глубине к-корабль перестанет проваливаться и повиснет.
