— Не гожусь я для этой работы, — сказала Анюта и тихо заплакала. — Я с ними была так добра, я так их любила! А они убежали… В Крым…
— Там тепло, там яблоки, — ласково улыбнулся Макар. — Не огорчайтесь, Анюта…
— Вам что… А меня с работы снимут. Я не хочу… я люблю эту работу, — всхлипнула снова Анюта.
— Меня уже сняли, — невесело усмехнулся Макар.
— Вас? За что?
— Мне один человек сказал… если ищешь, случай сам тебе в руки идет. Вот он и шел… случай этот… а я прошляпил…
На барже, шедшей мимо них, в каюте у Маркиза, за столом, на котором стояла клетка с попугаем. Тараканов и Маркиз рассматривали географическую карту. В каюте было тесно от ящиков, поставленных друг на друга. Это были такие же ящики, как и те, которые Петровых когда-то доставил Петроградскому музею.
— Государ-р-р-рю имперар-р-ратор-р-ру ур-р-ра! — неожиданно крикнул попугай.
Макар и Анюта вздрогнули, услышав приглушенный крик с баржи.
— Голос какой странный, — сказала Анюта, — будто не человеческий.
— Человеческий! — зло сказал Макар. — Очень даже человеческий. Перепились какие-то контрики. Надо запомнить номер этой баржи… Семьсот семьдесят семь…
Часть вторая
ЦИРКОВОЙ ФУРГОН
В Париже, в одном из переулков Монмартра, ставшего с давних пор излюбленным местом художников всего мира, в небольшом кафе, расположившемся прямо на тротуаре под брезентовым тентом, за круглым столом возле большой вазы с цветами сидели трое мужчин в широкополых шляпах, как видно художники. Не обращая ни на кого ни малейшего внимания, они вели оживленный разговор, о чем-то горячо спорили, обильно жестикулируя.
Мимо них неторопливо прошел пожилой человек с аккуратно подстриженной скандинавской бородкой и, неторопливо расправив рукой полы пальто, уселся поодаль, за отдельным столиком. Тут же к нему подбежал официант и почтительно склонился в поклоне.
И пока двое художников продолжали свой бесконечный спор, третий внимательно приглядывался к только что вошедшему человеку, перед которым расторопный официант уже поставил высокий стакан с молоком. Художник, наблюдавший за ним, положил руку на плечо одному из своих приятелей и тихо сказал:
— За вашей спиной сидит пожилой господин и пьет молоко. Взгляните на него, друзья.
— Что за птица? Я где-то видел это лицо.
— Шведский промышленник Ивар Свенсон собственной персоной.
— Спичечные фабрики и свиные бойни?
— И алмазные копи в Африке.
К столику Свенсона быстро подсел Артур в щеголеватом костюме в полоску и положил перед ним какую-то телеграмму. Свенсон неторопливо поднес ее к глазам и, проглядев текст, сказал:
— За этим прохвостом, как говорят русские, нужен глаз да глаз… После этой истории… с Пинтуриккио я ему не верю.
— Вы ничем не рискуете… — чуть скривив губы в улыбке, сказал Артур. — И потом… ждать осталось совсем недолго. Если же вы, патрон, не верите и мне…
— Не горячитесь, Артур, это вам не идет… ваш стиль — сдержанность.
— Пожалуй, вы, как всегда, правы, патрон.
Артур взял со стола телеграмму, сунул ее в боковой карман и, поднявшись, церемонно раскланялся:
— Честь имею!
Художники все еще разглядывали Свенсона.
— Что он здесь делает, у нас в Париже, этот бандит?
— Скупает все, что попадается под руку. Он возвращается из Рима, где, говорят, приобрел картины Джотто и Перуджино.
— Постой-ка, Серджо… Не он ли наложил руку на какую-то крупную русскую коллекцию?
Тот, которого назвали Серджо, кивнул:
— Он. Это довольно темная история. Пользуясь тамошней неразберихой, какие-то негодяи похитили коллекцию и вот теперь сбывают ее этому… знатоку искусства.
— Но ведь это же уголовное дело! Грабеж!
— Этот господин не так прост, — все еще продолжая смотреть на Свенсона, сказал Серджо. — Он не станет демонстрировать эту русскую коллекцию. Он просто спрячет ее.
— Ты хочешь сказать, что никто, кроме него, так и не увидит ее?
— Во всяком случае, нас с тобой он не пригласит.
Третий художник, до сих пор не проронивший ни слова, спросил:
— Он что-нибудь понимает в искусстве, этот мясник?
Серджо рассмеялся:
— Спроси у него.
— Ну что ж, спрошу.
Он поднялся и подошел к столику Свенсона:
— Господин Свенсон, если не ошибаюсь?
— Допустим… — настороженно кивнул Свенсон.
— Вы что-нибудь понимаете в живописи, господин Свенсон?
Свенсон чуть прищурил глаза и поднял монокль.
— С кем имею честь?
— Дино Моллинари, художник.
Свенсон презрительно поджал губы:
— Моллинари? Не слыхал.
Дино подошел еще ближе к Свенсону.
— Я вас спрашиваю — вы что-нибудь понимаете в живописи, господин мясник?!
Свенсон поднялся и крикнул официанту:
— Меня оскорбляют! Уберите его!
Дальше все произошло так молниеносно, что подбежавшему официанту только и осталось, что помочь Свенсону вытереть молоко, которое выплеснул ему в лицо Дино Моллинари.
— Вот моя визитная карточка, — под общий смех посетителей кафе сказал Дино, положив ее на стол перед Свенсоном. — Теперь, я надеюсь, вы запомните мое имя!
*
Макар, огорченный неудачами, никак не мог смириться со своим поражением. И хотя ему было поручено совсем другое дело, он все еще думал только о том, как напасть на след похищенной коллекции, перебирая в уме в который уже раз все известные ему подробности дела. И поэтому он и не заметил, как оказался возле подъезда огромного желтого дома с колоннами. Здесь, среди бесчисленного количества табличек с названиями разных учреждений, его внимание привлекла к себе только одна. На слегка проржавевшей железке желтой краской было выведено:
ПЕТРОГОРТОП.
Петрогортоп, организация, снабжавшая Петроград топливом в эти трудные годы, заинтересовала Макара только потому, что теперь здесь работал тот самый матрос Петровых, который когда-то привез в Петроградский музей пустые ящики…
Макар постоял немного перед подъездом, бросил в урну недокуренную папиросу и открыл дверь.
Когда Макар вошел в кабинет Петровых, тот поднялся ему навстречу, крепко пожал руку и сразу же сказал:
— Дров я тебе не дам.
— А мне дров и не надо, — хмуро ответил Макар.
— И торфу не дам.
— И торф мне без надобности.
— А угля нет! — почему-то почти ликующе сказал Петровых. — Уголь только по ордерам Петросовета.
— Мне и угля не надо.
— Что ты ко мне ходишь? — снова усаживаясь за огромный стол, сказал Петровых. — Все я тебе рассказал. Все. Ничего больше не знаю.
