И вот уже перед Юмэном стоял молодой латино. Из серебристых нитей соткалась и обстановка вокруг – ювелирный магазин «Сваровски» – здесь они с Джэд были не столь давно. У Юмэна снова имелось тело.
Латино полуобернулся, и его рука прошла прямо сквозь стеклянное заграждение, за которым лежало брильянтовое колье. Так же сделал и Юмэн. Вместо стекла он почувствовал лишь легкое натяжение поверхности, как у воды. Затем взял изумрудную брошь и поднес к лицу. Латино поощряюще засмеялся, а Юмэн отправил брошь в карман.
Неожиданно заверещала сирена, Юмэн чуть не обмочился, но снова сгустилась дымка, и возобновилось падение. А когда оно прекратилось, то Юмэн увидел себя на автомобильной свалке.
Латино скалился, видимо, прикалываясь над его обалдевшим видом. Юмэн сунул руку в карман, изумрудная брошь была там. Машинально глянул на запястье – часы показывали, что в окружающем мире по-прежнему семь часов. И так же машинально отметил то, что давно стало известно Андрею Кречетникову – поток времени организует пространство, а пространство способно свертываться, создавая канал ускоренного времени. Взгляд Юмэна, опять же машинально, перешел на молодого латино. Тот, покрутив на ладони колье, исполнил несколько па из сальсы.
Лео подумал с ужасом – он же вместе с этим типом обворовал ювелирный магазин. И когда полиция поймает метиса, тот заложит и подельника.
Латино махнул рукой, показывая, куда надо идти, чтобы выбраться со свалки, и повернулся. В этот момент доктор Юмэн подхватил с земли какой-то ломик и вбил метису в нестриженый затылок. Латино попытался повернуться, но упал. А Юмэн ударил его в голову еще несколько раз, наконец железо ощутимо пробило кость и вошло во что-то мягкое. Смуглый юнец, пару раз дернувшись, замер.
Голова латино была залита кровью, в районе виска выступило мозговое вещество, стопроцентная смерть.
7.
Последний раз Сева видел отца вскоре после переезда к бабке Ульяне. Тогда старший оставил под его подушкой четыре с половиной тысячи долларов.
Тысячу Сева отдал за похороны отца, остальное украла сиделка. Где-то через месяц появилась тетка из собеса – Сева сам попросил бабу Ульяну ее вызвать, – и беспомощного больного, не имеющего родственников, отправили в Дом инвалида на заросшую бурьяном улочку, анекдотично именуемую Цветочной (когда-то здесь и вправду росли розы). Кречетников называл население своей палаты «космонавтами» – большинство из них ходило под себя, как и первые люди в космических кораблях. Да и атмосфера была замкнутой, спертой, словно в кабине «Востока» – один старичок боялся сквозняка и за открытую форточку мог побить палкой.
Сева был лежачим, так что приходилось обходиться без прогулок. Зато даун Коля часто выходил в «открытый космос», после чего приносил в палату полевые цветы, ветки, сломанные вещи, ржавые железяки – было что поразглядывать.
От нечего делать Сева обдумал все проблемы мироздания, особенно тщательно вопрос – время течет с нами или навстречу нам. Если навстречу нам, то получается, что каждое мгновение оно обновляет и пересоздает нас и уносит в Прошлое наши копии. Сева принялся вспоминать свою жизнь, час за часом, максимально подробно. Без эмоциональных оценок, без вздохов «как мне не повезло». Когда он уже подходил к концу биографии, его вдруг осенило. Джип с темирхановской кодлой два раза наезжал на него. Два раза из машины выходил пахан и гундосил: «Дышит, мразь. Давай опять». Но Сева выжил. Словно наплывала какая-то серебристая дымка, она двигалась куда-то, унося его с собой, боль исчезала, а машина превращалась в рой пятен… Он оставался будто в пустоте, странной, прорезанной сияющими серебристыми прожилками. Он висел в ней, не чувствуя тела, не слыша своего дыхания…
Но вот закончилась биография. А еще исчез Коля – люди с синдромом Дауна ведь недолго тянут – больше ничего нового в палате не появлялось, если не считать за новое кал и мочу. Сева решил восстанавливать в памяти то, что когда-то читал в «Знание – сила», номер за номером. Но в потоке воспоминаний теперь часто наступал затык. Зачем воскрешать знания, которые не несут никакой силы? Он, несмотря на все упражнения, только шевелит левой рукой. Что у него вообще работает? Лишь брюхо да одна рука – из хомо сапиенс получился брюхорукий моллюск.
Сева стал концентрироваться всего на одном эпизоде – уходе в серебристую дымку, когда его давили автомобилем. Порой ему казалось, что он и сейчас может окунуться в нее. Через неделю тренировок ему как будто удавалось почувствовать некий поток. Его словно тянуло вперед, потом вниз, и уже проглядывалась багровая воронка – в нее можно было упасть и не вернуться. С каждой тренировкой он приближался к ней все ближе. Завтра должно было получиться…
Километрах в трех от Дома инвалидов стоял монастырь. Прослышав о тяготах пребывания в сем мире сирых и убогих, тамошняя игумения стала назначать послушания для монахинь – помогать, как и встарь, несчастным.
И в тот день, когда Сева собрался добраться до багровой воронки, в палату вошла монахиня. Это была женщина непонятного возраста и почти бестелесная, отчего глаза ее выглядели большими, как фонарики. Что самое любопытное – в руке у нее был посох.
– Ну, заблудшие души, выходи строиться по одному… Так, ты отдыхай, – она вытерла олигофрену слюни, – ты, дедушка, лежи не стесняйся, Бог с тобой, – она побежала и вынесла за стариком судно.
– Так, а ты на что жалуешься? – Инокиня остановилась около кровати Севы.
– Уже не на что, матушка…
– Ефросинья.
– Разве что надоело мне тут, матушка Ефросинья… простительно ли желать, чтобы этому наступил конец?
– Надо искать не конец, а выход – а его можно найти, с Божьей помощью, даже в самой казалось бы безвыходной ситуации. Хочешь, я тебе почитаю? – Она взбила подушку лежачему больному и открыла окно проветриться; старичок неожиданно проявил высокую сознательность, не стал выступать.
– Душеспасительное?
– Непременно.
– Вы считаете, что я получил то, что заслуживал?
– Я думаю, что ты стал таким, чтобы душа твоя сделалась сильнее.
И монахиня, достав из сумы книгу, принялась читать, конечно же, в выдержках. Это был труд святого Григория Паламы о «божественных энергиях».
– Значит, благодаря неприятностям душа может стать такой сильной, что «обожит» и тело, даст ему новые свойства?
– Палама знает, что пишет. Ладно, я пойду, мне еще несколько палат обойти.
– Благословите, матушка. Так ведь, кажется, говорят.
– Только матушка игумения может благословлять. А я тебя перекрещу, раб Божий.
– Спасибо. Посох, пожалуйста, не забудьте.
Когда она ушла, ему было легко, будто легкий вечерний ветерок поднимал его над кроватью. А потом он заснул и летал над сиреневым садом, где бродили неведомые, но мирные звери с прозрачными глазами. И лишь где-то в глубине сотрясали землю голодные бесы.
