И вновь все пятеро с нетерпением разбирали доказательства, тщательно сверяясь с текстом договора; когда они закончили, Пиренн обеспокоено сказал:
– Кажется, все правильно.
– Значит, вы признаете, что договор есть ничто иное как декларация независимости со стороны Анакреона и признание этого статуса Империей?
– Видимо, так.
– И вы полагаете, что Анакреон этого не понимает и не будет стараться укрепить свое независимое положение – естественно, игнорируя все угрожающие намеки Империи? Особенно при том, что Империя, очевидно, бессильна исполнить свои угрозы – иначе она никогда бы не допустила независимости Анакреона.
– Но тогда, – вмешался Сатт, – как мэр Хардин пояснит заверения лорда Дорвина о поддержке Империи? Они выглядели… – он пожал плечами. – Что ж, они выглядели весьма убедительно.
Хардин откинулся в кресле.
– Вы знаете, это и есть самое интересное во всей истории. Я признаюсь, что познакомившись с ним впервые, посчитал его милость совершенно законченным ослом; однако, как выяснилось, в действительности он опытный дипломат и очень умный человек. Я взял на себя смелость записать все его высказывания.
Последовало смятение, у Пиренна в ужасе отвисла челюсть.
– Ну и что? – спросил Хардин. – Я сознаю, что это было большое нарушение гостеприимства, которое не к лицу так называемым благородным господам. И если б его милость засек это, последствия могли быть неприятными, – но он этого не сделал, запись у меня, и баста. Я взял эту запись, снял с нее копию и тоже послал на анализ Холку.
– И где же итоги анализа? – сказал Лундин Крэст.
– Вот, – заметил Хардин, – это самое примечательное. Анализ в данном случае оказался особенно затруднителен. Когда Холк, после двух дней напряженной работы, смог удалить ничего не значащие выражения, пустую болтовню, бесполезные определения – короче, всю чепуху, – он обнаружил, что ничего не осталось. Выкипело все. За пять дней переговоров, господа, лорд Дорвин не сказал, черт подери, ничего конкретного, и сделал это так, что вы и не заметили. Вот заверения, полученные от вашей драгоценной Империи.
Если бы Хардин выложил на стол газовую гранату, он и то не смог бы вызвать большего смятения. Устало и терпеливо он ждал наступления спокойствия.
– Итак, – заключил он, – когда вы отослали угрозы – а это были именно угрозы – касательно действий Империи по отношению к Анакреону, вы просто рассердили монарха, которому все было известно лучше. Естественно, его "я" потребовало немедленных акций, и результатом этого явился ультиматум – что возвращает меня к первоначальному высказыванию. Мы имеем в запасе одну неделю; что же нам теперь делать?
– Кажется, – сказал Сатт, – у нас нет выбора: придется разрешить Анакреону создать на Терминусе военные базы.
– В этом я с вами согласен, – заметил Хардин, – но что мы сделаем, чтобы вышвырнуть их отсюда при первой же возможности?
Усы Йэйта Фулхэма задергались.
– Это звучит так, словно вы замышляете применить против них силу.
– Насилие, – последовал отпор, – есть последнее прибежище некомпетентных. Но я и в самом деле не собираюсь расстилать перед ними ковры и начищать до блеска лучшую мебель.
– Мне по-прежнему не нравится ваш подход, – настаивал Фулхэм. – Это опасное поведение; опасное тем более, что мы недавно заметили, как немалая часть населения вроде бы готова последовать вашим призывам. Я могу заявить вам, мэр Хардин, что Коллегия отнюдь не совсем слепа относительно ваших последних акций.
Почувствовав общую поддержку, он сделал паузу. Хардин пожал плечами. Фулхэм продолжал:
– Если вы собираетесь поджигательски настраивать город на акты насилия, то добьетесь лишь изощренного самоубийства, – и мы не намерены этого допустить. Наша политика имеет лишь один кардинальный принцип – Энциклопедию. То, что мы решим делать или не делать, будет обусловлено необходимостью сохранить Энциклопедию в безопасности.
– Тогда, – сказал Хардин, – вы приходите к выводу, что мы должны продолжать интенсивную кампанию ничегонеделания.
Пиренн заметил с горечью:
– Вы сами продемонстрировали, что Империя не может нам помочь; хотя я не понимаю, как и почему так получилось. Если компромисс необходим…
Хардин ощутил кошмарное состояние человека, бегущего изо всех сил в никуда.
– Это не компромисс! Неужели вы не понимаете, что этот вздор о военных базах является никчемной чепухой? Высокородный Родрик сказал нам, чего добивается Анакреон – полной аннексии и введения у нас их феодальной системы земельных поместий и крестьянско-аристократической экономики. То, что еще сохранилось от нашего блефа с атомной энергией, может заставить их действовать медленно, но тем не менее они будут действовать.
Он в негодовании поднялся, а за ним вскочили и остальные – кроме Джорда Фары.
И вот Джорд Фара заговорил:
– Все, пожалуйста, сядьте. Я думаю, мы зашли слишком далеко. Пожалуйста. Нет необходимости выглядеть столь разъяренным, мэр Хардин: никто из нас не изменник.
– Вы меня еще должны в этом убедить!
Фара мягко улыбнулся.
– Вы же сами знаете свое истинное мнение. Позвольте мне высказаться.
Его маленькие прищуренные глаза были полуприкрыты, а выдающийся вперед подбородок лоснился от пота.
– Нет нужды скрывать, что Коллегия пришла к следующему решению: истинная разгадка анакреонской проблемы лежит в том, что выяснится через шесть дней, когда откроется Свод.
– Это и есть ваш подход?
– Да.
– Мы, значит, должны сидеть сложа руки и только ждать в торжественном спокойствии и истинной вере того deus ex machina, который выскочит из Свода?
– Если убрать вашу эмоциональную фразеологию, то смысл моих слов именно в этом.
– Какой откровенный эскапизм! Поистине, доктор Фара, подобные глупости поражают лишь гениев. Меньший ум был бы неспособен на них.
Фара снисходительно улыбнулся.
– Ваш вкус в эпиграммах, Хардин, изумителен, но здесь он не к месту. И, кстати, я думаю, что вы помните мои рассуждения насчет Свода, высказанные недели три назад.
– Да, я их помню. Я не отрицаю, что с точки зрения чисто дедуктивной логики они были чем угодно, но не глупостью. Вы сказали – остановите меня, если я ошибусь, – что Хари Селдон был величайшим психологом Галактики; что, следовательно, он мог предвидеть именно то незавидное положение, в котором мы сейчас пребываем; что, следовательно, он соорудил Свод как метод для указания нам выхода из него.
– Суть вы уловили.
– Удивит ли вас, если я скажу, что в последние недели я много размышлял над этим?
– Очень лестно. И с каким же результатом?
