Рыбкин рыхлит у высокой груши лопатой землю и спрашивает Олега:
— Ну, нагляделся на яблоко?
— Нагляделся, Григорий Антонович, прямо слюнки потекли…
— Ты только не трогай…
— Да что вы, — обиженно говорит мальчик. — Разве я не понимаю…
— А теперь идем дальше, — предлагает ботаник.
Они минуют китайскую беседку, переходят мостик через небольшой, тихо позванивающий ручей и попадают в зеленый туннель из акаций. Тут всегда прохлада. И понятно: солнце сюда почти не заглядывает.
Сад кончается, и взгляду открываются ровные грядки с овощами и ягодниками.
— Григорий Антонович, — наконец отваживается Олег, — чтобы быть сильным, не бояться болезней, что лучше есть?
— В моем саду? — шутит ботаник.
— Да нет, вообще, — краснеет Олег.
— Да вот — «железную ягоду», — показывает ботаник рукой на грядки.
— Это же земляника, — удивляется мальчик.
— Верно.
— А почему вы называете ее «железной»?
Григорий Антонович срывает красную земляничку, кладет ее на ладонь.
— А потому, Олег, — говорит он, — что земляника содержит много железа, в четыре раза больше, чем яблоки.
— И значит, если есть ее, — подхватывает мальчик, — мускулы будут стальные. Да?
Рыбкин весело смеется.
— Фантазер ты. Железо не для мускулов нужно, а для крови. Достаточно его — кровь нормальная, нет — состав крови изменяется, и ты можешь, например, быстрее простудиться, заболеть.
«Как раз то, что мне надо! — с радостью думает Олег. — В землянике железо. Земляника — сила и мощь!»
Олег жадно смотрит на ягодку, потом берет ее и, подмигнув Рыбкину, бросает в рот.
— Ну как, сладко? — спрашивает ботаник.
Олег улыбается.
— Не распробовал. Железом, кажись, и не пахнет.
Рыбкин понимает, куда клонит мальчик.
— Так и быть, нарви в пригоршни, — разрешает он.
Олег приседает над грядкой. Земляничник крупный, с темно-зелеными листочками. Ягоды яркими звездочками так и горят перед глазами. А какой аромат! Насладившись как следует, Олег вышел на тропинку и побежал домой. Все ясно: теперь в его рационе главное место займут «железные ягоды» земляника.
Когда Крутский и Свистунов зашли в тайный номер отеля «Черный ворон», Назаров лежал на мягком диване, скрестив на груди руки. Шторы на окнах были приподняты, и лучи заходящего солнца текли в комнату широким потоком.
— Мы к вашим услугам, сэр, — подобострастно поклонившись, сказал Крутский.
Назаров открыл глаза, поднялся с дивана.
— Чего стоите на пороге, как пни на дороге? Проходите!
Гости неслышно, как тени, пропит гостиную и заняли указанные хозяином места на роскошном диване.
Назаров, натянул на ноги большие, на толстой подошве сапоги, оглядел себя в зеркале и подошел к гостям.
— Который час? — спросил он равнодушно, как бы между прочим, лишь бы начать разговор.
Крутский вздрогнул и прикусил толстую губу. Кто-кто, а он-то знает, что такой вопрос ничего доброго не сулит.
— Двадцать часов, господин Назаров, — ответил Свистунов.
— Двадцать часов пять минут, уважаемые помощники, — уточнил Назаров и с ног до головы оглядел Свистунова. — Вы, господа, не умеете дорожить временем.
— Мы, мистер Назаров… — начал Крутский.
— Не рассуждения ваши — мне служба нужна! — прикрикнул хозяин номера. Запомните, время — наш великий слуга и судья.
На какую-то минуту в комнате повисла сторожкая тишина. Потом Назаров кашлянул, скрипучими сапогами отмерил несколько шагов в глубину гостиной.
— Так вот, господа, нам поручили заварить кашу и не жалеть, как говорится, для нее масла. — Еле заметная улыбка промелькнула по его лицу. Голос неровный, хрипловатый.
— А если придется довольствоваться похлебкой? — будто невзначай обронил Свистунов.
— Дурак, на дне гуща! А это уже — каша! — усмехнулся Назаров.
Крутский тоже засмеялся, но смех его был неестественным. Да что поделаешь — этого требовали обстоятельства. Надо во что бы то ни стало понравиться хозяину, показать себя с лучшей стороны. А он, Крутский, умел угождать. Жизнь научила. Совершив однажды преступление, он спасал свою шкуру на чужой земле, где его, понятно, приняли как героя, с объятиями и приветственными речами. Некоторое время он работал на шахтах Рура. Потом ему предложили более легкую работу. Не согласиться он не мог, хотя хорошо понимал, что делает рискованный шаг. Обещано было многое — обеспеченная жизнь, деньги, домик на Балтийском побережье.
Вот с этого все и началось. Крутский верил в удачу, понимал, что надо служить верой и правдой. Покинув родину, он не грустил по ней. Такой уж это был человек — беззаботный, самовлюбленный, видевший родину там, где роскошь и деньги.
Со Свистуновым Крутский встретился недавно. Откровенно говоря, он не любил Свистунова. Молчаливый, замкнутый, тот нагонял какую-то скуку и страх. То ли такой был у него характер, то ли Свистунов так переживал разлуку с родиной — трудно было угадать. Одно было хорошо видно: он очень не любил, когда помыкали его человеческим достоинством, заставляли делать то, чего он не хотел. Широкоскулое, бледное лицо его редко озарялось улыбкой. Когда Свистунову давали деньги, он их не считал, а, скомкав, запихивал в карман. Несколько раз Крутский и Свистунов выезжали за город в поле, в лес. В Свистунове сразу угадывался хлебороб. Возьмет на ладонь маленький комочек земли, разотрет его, понюхает и что-то шепчет невразумительное. Заходили в лес они — Свистунов искал березки. Ни одного дерева не любил он так, как березку. Встретит ее, сорвет несколько листочков, сядет у ствола и сидит, сидит. Лицо его в такие минуты светлеет, разглаживаются морщинки на лбу, и он становится совсем каким-то другим.
Однажды Крутский спросил Свистунова:
— Чего это ты такой?
— Какой такой? — зло сверкнул тот глазами.
— Спишь на ходу.
— Вон ты о чем… А может, я во сне человеком себя чувствую, — не то в шутку, не то всерьез ответил Свистунов.
— И сердит, неразговорчив, — продолжал Крутский. — Что с тобой?
Свистунов показал на ближайшее от дороги дерево.
— Видишь?
— Вижу. Обыкновенная сосна, качается на ветру.
— Не качается, а спорит с ветром. Так и я. Молчу, потому что спорю…
— С кем? — хихикнул Крутский.
— С мыслями, — просто ответил Свистунов.
Крутский не удержался, отпустил какую-то шутку. Но это Свистунова не развеселило. Он смотрел на приятеля молча и холодно. Потом поднялся, подошел ближе и, опустив на его плечо тяжелую волосатую руку, сказал:
