Дэвид был в меру красив, в меру вежлив, в меру горд.
Его считали истинным джентльменом, потому что блестящий талант математика — единственное наследство, оставленное ему отцом, — никак не отражался на его узком холеном лице с меланхолической синевой под глазами. Он работал в лаборатории вполсилы, расходуя свой талант бережно, по каплям, как химик — ценный реактив.
Как-то, разбирая бумаги отца, состоящие в основном из погашенных и непогашенных долговых обязательств, Дэвид наткнулся на объемистый пакет с сентиментальной надписью "Сыну от отца". Решив, что это серия нравоучительных заветов, молодой Горинг собирался уже выбросить его в регенератор, но, развернув, обнаружил знакомую скоропись формул.
Содержимое пакета оказалось весьма занимательным.
Десятки великолепных идей, наброски каких-то довольно бредовых гипотез, обрывки экстравагантнейших теорий — все, чем старший Горинг пытался усмирить свой ищущий бури ум. Дэвид просматривал бумаги отца с завистью — его поражала фантазия, смелость, оригинальность отцовских поисков. Его собственный мозг был слишком холоден. Он мог брать и обрабатывать, но не давать.
На бумагах Натаниэля Горинга не было подписи, и Дэвид без раздумий включил их в свой актив так же, как несколько лет спустя приобщил к нему неоконченную рукопись профессора Митчела, своего бывшего университетского преподавателя.
Теперь у него был капитал, которого могло хватить на долгие годы.
И у отца, и у Митчела Горинг не без удивления обнаружил многочисленные ссылки на Джозефа Кларка.
В Англии к исследованиям Кларка относились свысока. Авторитет Эйнштейна в то время был еще незыблем, и формулы Кларка казались параноическим бредом, больше того, надругательством над наукой. Его маленький институт в Нью-Джерси влачил жалкое существование, американские "отцы науки" отказывали ему в субсидиях, а английские "вундеркинды", которые, как и Горинг, мечтали о заокеанских суперлабораториях, при разговоре о Кларке презрительно поджимали губы.
Но Горинг был умнее. У него были разносторонние знания, интуиция, а, кроме того, он любил быструю езду и хорошо знал прием, который гонщики называют "сесть на колесо".
Как часто на университетских гонках он, выходя на трассу, не бросался вперед, очертя голову, а спокойно ехал, дожидаясь рейсового "Электора". Когда стремительная хромированная масса международного экспресса проносилась мимо, Дэвид делал рывок и пристраивал свой маленький красный "Хэппи" в опасном соседстве с задними буферами могучей машины. "Электор" пожирал пространство со скоростью триста миль в час, яростно распарывая воздух клыками стабилизатора, а Дэвида несло за ним, как перышко в аэродинамической трубе.
Это была весьма рискованная игра. Она требовала предельного напряжения и молниеносной реакции: чуть отстал — ураганные воздушные вихри отбросят и перевернут маленькую спортивную машину, чуть замешкался при торможении экспресса — врежешься в него сзади. Весь трюк состоял в том, чтобы, почти интуитивно уловив начало торможения, резко вывернуть у самых колес громады и пулей вылететь вперед, в открытый простор автотрассы.
Таким образом Дэвиду не раз удавалось прийти к финишу чуть ли не вдвое быстрее своих соперников.
Горинг доверял отцу и Митчелу, по крайней мере, как математикам. Заинтересовавшись немногочисленными опубликованными работами Кларка, Дэвид и сам почувствовал могучую силу его интеллекта.
Решение пришло не сразу. Оно потребовало досконального "дознания". И когда оно все-таки пришло, Дэвид знал о Кларке и его институте решительно все.
Игра продолжалась. Но в роли "Электора" на этот раз должен был выступить Джозеф Кларк.
Кто-либо другой на месте Горинга послал бы Кларку льстивое письмо с предложением услуг.
Дэвид тщательно отобрал несколько отцовских набросков, доделал их, кое-что переработал, кое-где изменил, отшлифовал — словом, довел до "кондиции" (а это делать он умел) — и напечатал в двух специальных журналах, за которыми прочно укрепилась недобрая слава "розовых". Разумеется, под своей подписью.
В третьей лаборатории разразился скандал. Сам директор фирмы вызвал Дэвида для объяснений. От его лысины шел пар. Еще бы! Выдумывать фантастические теории — это еще куда ни шло: каждый имеет право на "хобби". Но печататься в "розовых" журналах, рядом с советскими физиками! Кому? Главному математику секретной — секретной! — лаборатории! Представителю самой респектабельной фирмы Англии!
Дэвид бесстрастно молчал.
Шеф потребовал немедленного опровержения.
Какого?
Какого угодно! Хотя бы того, что это студенческие работы и журналы добыли их обманным путем.
Дэвид обещал подумать. Директор облегченно вытер лысину.
Прошла неделя, другая, но Кларк никак не реагировал на статьи.
Дело принимало скверный оборот. Так можно крепко промахнуться. Тем более, что шеф отстранил Горинга от работы до тех пор, пока тот не напечатает опровержение.
Дэвид нервничал. Он совсем не собирался остаться "на нуле", с подмоченной репутацией и подозрительной славой "пионера" среди "левых" юнцов, которых он презирал так же, как и "правых". Ему нужна была глобальная слава.
Неужели "Электор" промчится мимо?
Горинг пошел на последний риск — он напечатал вместо опровержения третью статью.
И только тогда сухопарая горничная принесла ему на подносе серый пакет со штампом "США, Нью-Джерси, Институт релятивистской физики".
Кларк не обещал золотых гор, молниеносной карьеры и беспредельных перспектив. Он был лаконичен и откровенен:
"Ваши статьи мне нравятся. Мне нужен хороший математик. Если хотите приезжайте. Ничего, кроме интересной работы, гарантировать пока не могу. Кларк".
Кто-либо другой на месте Горинга ближайшим самолетом вылетел бы в Нью-Джерси.
Дэвид Горинг телеграфировал: "Подумаю".
Джозеф Кларк пил кофе на террасе своей виллы. Вилла была старая, без модной стилизации "под дикий Запад", где в деревянной, нарочито грубой утвари скрывалась утонченная автоматика. Видимо, даже полы здесь мыли вручную, потому что из комнат вкусно пахло мокрым деревом, а не пастой.
— Эйнштейн — не бог, а обыкновенный гениальный человек, — Кларк пил кофе, как воду, крупными глотками, не замечая вкуса. — Это никак не хотят понять ваши коллеги. Они сделали его Иисусом Христом современной науки, а теорию относительности — библией. И если кто сунет нос не туда, куда надо вой, отлучение от науки. Ведь вам тоже досталось, Горинг, сознайтесь?
Дэвид сидел напротив в соломенном кресле и вежливо кивал, но слушал вполуха. Он внимательно разглядывал своего нового шефа.
