— Нет.
— Так вот, начальник, просвещаю: на царской каторге «сидельцы» были заняты тяжёлыми работами, особенно на рудниках. Каждому из них задавался так называемый «казённый урок» — установленное задание, которое каторжанин обязан был выполнять ежедневно. Так вот: арестантский народ нещадно искажал это слово, произнося «урки», «на урках» Понятно, что нередко и начальство, и более грамотные вольные насмешливо поддразнивали «сидельцев»: «Эх, вы, урки!», подчёркивая это неправильное произношение. И в конце концов словом «урка», «урки» стали обозначать каторжан, профессиональных преступников.
— Любопытно, — согласился Егоров. — Ладно, а чего дальше было? — нетерпеливо спросил он, переводя разговор на предыдущую тему. — Ты обещал устроить Кобе разборку! И как, устроил?
— Пытался! Но меня технично устранили! Выстрелили в спину! После того, как я чудесным образом воскрес… кстати, окочурившись в первый раз, я так и не допер, что откинул копыта, думал — просто повезло! Ведь, по сути, не я схлестнулся с Кобой, это столкнулись понятия профессиональных уголовников и революционно-бандитские постановы. Когда нужно, эти падлы использовали нас, а едва мы становились им поперек пути — легко убирали. Так вот, после этого случая, я понял, что в одиночку я не добьюсь ничего — царь-батюшка, и тот не смог, имея в кармане и полицию, и армию! В конце концов, эти отморозки возглавили державу! Конечно, после смены правительства нашему брату босяку большое послабление вышло — амнистия! Но в державе воцарился такой бардак, что даже меня, прошедшего и Крым и Рим, в дрожь бросало! В грабители кинулись все, кому не лень! Наскоро сколачивались новые банды, в одиночку работать стало тяжело. Беспредел достиг невиданного размаха, даже у правильных уркаганов крышу сносило…
24 декабря 1918 г.
Москва.
Роскошный «Дэлоне Белльвиль» неспешно катил по заснеженной дороге. Трое пассажиров автомобиля молчали, лишь водитель негромко ругался объезжая обледеневшие рытвины и канавы. На относительно ровном участке дороги, проходящей по линии трамвая, «Белльвиль» разогнался километров до пятидесяти, но тут же взбрыкнул, словно необъезженная лошадь. Пассажир, сидящий на заднем сиденье и придерживающий руками зажатый промеж ног большой бидон с молоком, что-то невнятно проворчал. После того, как машину подкинуло во второй раз, мужчина раздраженно стряхнул с темных брюк светлые капли молока и громко сказал:
— Словно дрова везет!
Его поддержала сидящая рядом женщина.
— Володенька, — сказала она, обращаясь к третьему спутнику, щуплому лобастому мужчине средних лет, одетого в кургузенькое пальтишко, — скажи товарищу Гилю, чтобы ехал помедленнее! Дорога плохая, да и стемнело уже! Если он будет продолжать в том же духе, боюсь, Наденька и дети останутся без молока… Ты же знаешь, какой это сейчас дефицит!
Мужчина погладил короткую бородку-эспаньолку, лукаво прищурился и, слегка картавя, ответил:
— Хорошо. Степан Казимирович! — окликнул он водителя.
Но товарищ Гиль не слышал — его внимание было приковано к дороге. Он лихо крутил баранку, пытаясь разглядеть в свете фар каверзные выбоины. Ничего не добившись от водителя, человек в эспаньолке примирительно произнес:
— Это не товарищ Гиль так едет, это у нас дороги такие. Ничего, Мария, вот покончим с контрреволюцией и построим хорошие дороги! А запачканные штаны товарищ Чабанов постирает!
Он усмехнулся в усы и замолчал, уставившись в окно. Автомобиль миновал Лубянскую площадь, Мясницкую, пересек садовую и стал подъезжать к ночлежному дому. В мощном свете фар было прекрасно видно пешеходов идущих по обочине дороги. В канун Сочельника народу на улицах было много. Неожиданно со стороны тротуара наперерез машине бросилось трое мужчин в шинелях. Они стремительно сближались с автомобилем. Наконец, поравнявшись с машиной, один из преследователей выхватил револьвер и, потрясая им, закричал:
— Стой!
Степан Казимирович прибавил газу, машина едва вписалась в крутой поворот, но преследователи отстали.
— В чем дело? Нам что-то кричали? — обеспокоено спросил водителя человек с бородкой.
— Нет! — быстро ответил он. — Это пьяные!
Автомобиль миновал Николаевский вокзал и выехал на дорогу, ведущую в Сокольники. Возле пивного завода Калинкина, на дорогу перед машиной вновь выпрыгнули трое в шинелях, вооруженные револьверами:
— Стой!
Когда между вооруженными людьми и движущейся машиной осталось несколько саженей, водитель прибавил ходу. Нападавшие едва успели отскочить.
— Стой, стрелять будем! — донеслось вслед.
Но водитель и не думал останавливаться — дорога шла под уклон и машина постепенно набирала ход.
— Товарищ Гиль, — вдруг вмешался пассажир, которого женщина называла Володенькой, — нужно остановиться и узнать, что им от нас нужно! Вдруг это патруль!
— Владимир Ильич, — возразил шофер, — не похожи они на патруль!
Владимир Ильич взглянул в окно — преследовавшие машину люди не останавливались и до сих пор бежали вслед за автомобилем, продолжая что-то кричать.
— Ну вот, видите, — сказал он, — нужно остановиться.
Степан Казимирович нехотя сбросил газ, до сих пор не решаясь окончательно остановиться. Он оглядывался по сторонам до тех пор, пока не разглядел впереди за железнодорожным мостом яркий фонарь. Возле фонаря стоял вооруженный красноармеец. Водитель облегченно вздохнул и остановился — он узнал здание районного Совета.
— Да, наверное, это патруль, — сказал он. — Возле районного Совета бандиты напасть не решатся!
— К нам бегут четверо, — оглянувшись назад, сказал товарищ Чабанов, — и они совсем близко!
Преследователи, наконец, догнали машину. Один из них рванул дверь и рявкнул:
— Выходи по одному!
— В чем дело, товарищи? — картаво спросил человек с бородкой.
— Не разговаривать! Выходи, сука! Выходи, говорят!
Один из преследователей схватил Владимира Ильича за рукав его куцего пальтишка и резко дернул к себе:
— Выходи живей!
— Что вам нужно? — возмутился Владимир Ильич, которого буквально за рукава вытащили из машины.
Вслед за ним из автомобиля выскочила женщина.
— Что вы делаете? Как вы смеете так обращаться? — закричала она, но на нее не обратили внимания.
— Эй, ты, с бидоном, — бандит качнул маузером, обращаясь к Чабанову, — тоже выходи!
— Товарищи, это недоразумение! — Владимир Ильич до сих пор не хотел признавать, что его автомобиль остановили грабители. — Я — Ленин! Вот мой документ!
