— А товарищ ваш не спит? — спросил он Гущина.
— Не спит, — отозвался Гущин. — Сейчас встану.
— Подождите.
Хозяин включил лампу. Он был уже вполне одет. Его сюртук, хотя и заметно поношенный, был аккуратно разглажен. Лицо, как и вчера, свежевыбрито.
— Сейчас посмотрю ваши ушибы! — Он подошел к постели Гущина и склонил над ним свое сухощавое лицо.
Повязки были на обеих руках, на ногах, на спине и груди. Гущин повернулся с опаской, но нигде не болело. Хозяин начал снимать повязки одну за другой.
Пальцы его двигались ловко, уверенно.
Затем он подошел к Цветкову:
— Ну, а как ваши дела, Юрий Михайлович?
— О, все в порядке!
— Ну, вставайте, позавтракаем, а потом будем осматривать остров.
Он говорил вежливо, даже доброжелательно, но было в его голосе что-то отчужденное — не та бесцветность, отсутствие интонаций, что вчера, — а именно какая-то отчужденность, скрытая внешней учтивостью.
Взгляд у него был настороженный, пытливый, словно изучающий.
«Впрямь, как тюремщик смотрит», — подумал Гущин.
Он хотел задать вопрос, но Цветков предупредил его.
— Простите, — сказал Юрий, — вы не сказали нам, как мы должны вас звать.
— Меня все зовут господин Орнульф, — сухо ответил хозяин.
«Судя по имени — норвежец», — подумал Цветков и сказал:
— Так вот, господин Орнульф… У нас нет часов.
Хозяин вынул плоские карманные часы:
— Девять часов по местному солнечному времени. Скоро рассвет.
— И еще, — добавил Гущин, — какой месяц и число?
— Восемнадцатое августа, — ответил Орнульф.
«Восемнадцатое… — подумал Гущин. — А выбросило нас сюда вчера, что ли…
Значит, мы около трех суток носились по морю».
Он хотел спросить, что же все это значит, до каких пор их будут держать здесь, как связаться с людьми, но вспомнил вчерашнюю внезапную вспышку хозяина. Да, придется ждать благоприятного момента. Однако ему стоило большого труда сдерживаться. Цветков это понял и, когда хозяин прошел вперед, крепко сжал руку приятеля и умоляюще прошептал:
— Потерпи, Лева! Сегодня ведь все должно выясниться!
Простой умывальник висел на стене в коридоре. Кран нужно было подталкивать рукой кверху. На крышке лежал кусок мыла с неприятным запахом.
— Мыло у нас, — сказал хозяин, — извините, самодельное, из тюленьего жира.
Он принес два стареньких, не раз заплатанных, но чистых полотенца.
Завтракали опять втроем. Вчерашняя женщина подала какую-то свежую рыбу ярко-красного цвета.
Гущин вопросительно посмотрел на хозяина.
— Не стесняйтесь, — сказал хозяин, — вижу ведь, что эта рыба для вас новость и вы хотите спросить, что это такое. Но скажите, вкусно?
— Очень! — отвечали гости в один голос.
— Морской окунь, — пояснил Орнульф. — Он живет на большой глубине — двести-триста метров.
— А чем он питается? Наверное, планктоном? — спросил Гущин, вспомнив рассказ Миронова о сельди и желая блеснуть своими знаниями.
— Совсем нет. Он ест мелких ракообразных и всякую рыбешку. Но я вижу, что морской окунь вас заинтересовал. Он этого заслуживает. Ведь он принадлежит к редкой разновидности рыб — живородящих. Вместо икры в его самках — зародыши; в некоторых до тысячи штук.
Пока завтракали и пили чай, стало рассветать. Окно посерело, потом побледнело.
Хозяин встал:
— Сейчас начнем экскурсию по острову.
Он вышел.
— Итак, — сказал Цветков, — мы уже знаем его имя…
— Но не знаем фамилии, — заметил Гущин.
— Зато знаем национальность: судя по имени, норвежец.
— Верно. И знаем, что он врач.
— И что он живет здесь десять лет, — продолжал Цветков, — да не один, а с какими-то людьми. Хорошо владеет русским языком…
— Но, — заметил Гущин, — все-таки он какой-то… очень странный! Чтобы не сказать больше.
Хозяин вошел, неся ворох теплой одежды.
— У нас еще не очень холодно, — сказал он, — но ветер. Это и хорошо, что здесь много ветров…
— Почему? — спросил Гущин.
— Увидите. А одеваться надо теплее. Сыро.
Когда они вышли из дому, было уже светло. День был пасмурный. Нависли низкие, тяжелые облака. Дул не холодный, но очень сильный ветер.
Друзья огляделись. Пейзаж не походил на арктический. До горизонта тянулась зелень, правда неяркая. Ночью, при свете полярного сияния, через окно она казалась серой. У самого дома росли кустики. И недалеко поднималась очень высокая, толстая мачта.
— Радио! — воскликнул Гущин.
— Нет, — резко сказал хозяин, — это ветросиловая станция.
Действительно, наверху мачты вращался ветряк — так быстро, что лопасти нельзя было различить.
— Так вот откуда ваше электричество! — заметил Цветков.
— Да, — сказал хозяин, — это удобный двигатель. Я привез его с собой. Он очень простой конструкции, портативен, работает безотказно.
— У нас много таких установок, — сказал Гущин. — По-моему, при этом двигателе должна быть динамомашина.
— Конечно, — подтвердил Орнульф, — и сила двигателя меняется в зависимости от силы ветра. Правда, здесь ветры на редкость равномерные и очень сильные.
Идти против ветра было трудно. Он дул ровно, без порывов.
— У нас редкий день совсем без ветра, — продолжал хозяин, — но все же установка имеет батарею аккумуляторов на три-четыре дня работы. С изменением силы ветра меняются скорость динамо и напряжение. Этот двигатель работает совершенно автоматически. Динамомашина соединена с аккумуляторной батареей при помощи реле и автоматического выключателя и заряжает ее, когда увеличиваются скорость и напряжение. А если скорость ветра уменьшается, динамо отъединяется от батареи, и она не может разрядиться. Ток от батареи можно брать в любое время.
Гущин, подняв голову и придерживая от ветра меховую шапку, внимательно смотрел на электростанцию.
— Мачта разборная, — продолжал Орнульф. — Лопасти штампованные, из листовой оцинкованной стали и очень прочны. Их всего две, они похожи на лопасти воздушного винта самолета. Имеется руль, при помощи которого они устанавливаются по направлению ветра.
В его деревянном голосе прозвучала чуть заметно нотка гордости.
«И впрямь он практический человек, — подумал Цветков. — Но есть в нем все-таки что-то странное. Уж очень он хвастает своим ветряком, а ведь эта конструкция давно устарела!»
Но он вежливо спросил:
— Итак, эта установка вас освещает?
— И греет и готовит пищу, — добавил хозяин. — А вот и наш электромонтер!
Навстречу им шел человек почти такого же низкого роста, как и домашняя работница Орнульфа. Ветер дул ему в спину, подталкивал, и он должен был невольно ускорять шаги. Приблизившись, он поклонился и посмотрел на них с любопытством, но без удивления: очевидно, население острова уже знало об их прибытии. Гущин и Цветков ответили на поклон, а хозяин обменялся с монтером несколькими фразами. Гостям понравилось лицо этого человека: оно было, как и у женщины, монгольского типа, широкое, с острым подбородком, выдающимися скулами и узкими глазами. В нем было что-то открытое, простодушное и вместе с тем мужественное. Возраст его трудно было определить. Он казался молодым, но выражение лица было несколько усталое, как у много пожившего человека.
