Я заставил глобус показать мне здешнего жителя. Глобус долго пыжился, не желая работать в темноте, но все-таки ему пришлось уступить. Один из недостатков одушевленных предметов — они намного сообразительнее, это точно, но вот с послушанием у них тоже намного хуже. Глобус выдал мне удивительное существо, по-видимому, в своем доме. Существо явно произошло от каких-то ящериц. У него была клинообразная плоская голова с выпуклыми глазами по бокам, большая пасть с мелкими острыми зубами. Кожа была сухая и морщинистая, напоминала мелкую чешую. У аборигена было три пары конечностей — мощные опорные задние, тонкие передние с хорошо развитыми пальцами, ладонь была трехпалой, и еще одной парой мускулистых конечностей под брюхом. Еще у него был хвост — замечательно длинный и увенчанный небольшой грядой шипов. Туловище было массивным, согнутым в грудном отделе — более всего по манере держаться абориген напоминал сгорбленную старушку. Глаза были живыми и мудрыми — почему-то это было понятно несмотря на полное отсутствие мимики и выражения на плоской морде с едва заметным дырочками в верхней челюсти.
Дом у аборигена был под стать его странной наружности. Дугообразно изогнутая половина большой трубы, без окон. Дверь в углу была тоже полукруглого сечения. Несколько странно гнутых кусков яркого твердого материала, над ними подвесные лампы, очень похожие на наши. Еще много всяких труб и мелких предметов, но в общем — жилье просторное и свободное. Посередине — маленький бассейн. Изогнутый кусок пластика оказался креслом, удивительно подходящим к форме тела аборигена. Он удобно устроился в нем, нежась под явно теплой лампой.
Мейтин завороженно смотрел в глобус. Он даже не задавал вопросов, что могло означать только одно — полную потерю дара речи. Потом, когда глобус угас, обиженно помигивая цветными огоньками, мальчик долго сидел, глядя в темноту — костер мы не разводили, и грелись только от глобуса, которому пришлось поработать печкой.
— Какой он… странный. Это точно не животное?
— Нет, Мейтин. Это здешнее разумное существо. Тебе все кажется, что они должны быть похожими на нас?
Я смотрел на него, пышноволосого остроухого паренька со светящимися в темноте глазами, одетого в куртку с меховой оторочкой и высокие сапоги, казавшегося здесь маленьким кусочком детской сказки — сколько же их в разных мирах, про эльфов и фэйри, народ холмов и подземных жителей — и понимал, насколько мы здесь чужеродны. И как мало в этом хорошего.
После такого мирного перехода, мирного тихого пейзажа на меня вдруг навалилось сентиментальное настроение. Нечасто, к моей радости, такое бывало, да и недолго длилось. Уж очень не любил я становиться, как говорила одна моя знакомая в другом мире «белым и пушистым». Прямо-таки ненавидел это состояние. Когда любой цветочек по дороге вызывает умиление, когда вместо того, чтобы дать кому-то хорошего пинка, читаешь ему душеспасительные речи, когда поднять на кого-то меч кажется немыслимой жестокостью.
И я бы просто ушел от палатки в горы, чтобы пересидеть свое дурацкое настроение и вернуться таким, каким привык быть — но маленький Слышащий не отпустил меня. И когда я, наконец, заснул — от непривычного сладкого воздуха спать совершенно не хотелось, мне снились улицы города у подножья гор — путаные, извилистые улицы и ровные ряды фонарей.
Спуститься с гор, даже с таких низких, для нас, непривычных к пути по узким тропкам, где каждый камень предательски норовит выскользнуть из-под ног, было делом нелегким. Три дня пути вниз — это оцарапанные ладони, стертые в кровь пальцы и непрекращающаяся боль в ногах и спине. Недолгие часы привалов, где хочется заползти в ближайшую тень, свернуться клубком и закрыть глаза — чтобы не видеть опостылевших гор, лица спутника, становящегося отчего-то ненавистным. Бессонные ночи, когда не можешь забыться даже подобием сна — перед глазами вновь и вновь мелькают камни, груды, лавины камней. Каждое слово, жест спутника вызывают только одно — раздражение. Мы ночевали в нашей палатке, стараясь отодвинуться друг от друга и накрыться с головой — только это не помогало. И все-таки мы дошли.
Мне только раз или два в жизни приходилось ходить в горы — никакого опыта у меня не было. У мальчика, который еще ни разу не покидал равнины княжества Всех Дорог — тем более. Зато когда мы вышли на равнину — это было настоящим праздником. Земля была ухоженной, но ни одного аборигена мы не встретили. Только ровные дороги, выложенные широкими плитами из какого-то странного материала. Ручьи были заключены в аккуратные каналы. Ровные ряды странных растений — приземистых, корявых. На них росли мелкие темно-серые плоды с отвратительно вяжущим привкусом.
Идти по дорогам было легко. Труднее было выбрать место для стоянки — портить поля, на которых росли тонкие бледно-серые стебли каких-то местных культур, не хотелось. А благоустроенным было абсолютно все — ряды полей и дорог тянулись до горизонта во все стороны. И — никого. Только птицы и мелкие грызуны. На птиц охотились мы, на грызунов — птицы. У птиц — ширококрылых, с темно-алым и черным оперением — было нежное мясо со странным привкусом, то ли миндаля, то ли чего-то подобного. Из стеблей, если их некоторое время проварить в кипятке, получалась отменная каша, сытная и сладкая. Только все это навевало уныние. Судя по карте, такого пути нам оставалось еще не меньше трех недель.
Было холодно. Судя по всему, здесь царила зима — только она больше походила на нашу середину осени. Ветер, который вольно гулял на равнине, запросто мог сбить с ног в ветреные дни. Но они выдавались нечасто — к счастью. Я несколько раз рассматривал в свой глобус город и его обитателей. Как я мог понять, они вообще не выходили на улицы. Дома были соединены подземными ходами. Вообще, город был большей частью подземным — снаружи находились только жилые помещения. Но голые дорожки между ними были все равно ярко освещены. Свет был каким-то призрачным, лиловым.
Отсутствие аборигенов вызывало у меня двойственное чувство. С одной стороны — если они настроены агрессивно, то это и к лучшему. С другой — они могли бы и помочь нам добраться к месту назначения. А пока мы не торопились. На долгих привалах я продолжал натаскивать мальчишку — охотиться, драться, готовить еду и ставить лагерь. Он был довольно типичным парнем Daara Naira — нашей расы. То есть не любил подобных развлечений. Рисовать и петь, просиживать дни напролет над книгой, купаться и танцевать на балах — вот это совсем другое дело. На все остальное есть слуги, которые обо всем позаботятся. Любовь к так называемым «мужским» развлечениям приходила позже, уже после совершеннолетия. Я задумывался — не в том ли корни традиции, по которой лорд воспитывал своего оруженосца? Эту изнеженность, эти девчоночьи капризы и слабости приходилось выколачивать. И иногда — очень жестоко.
