Он поднял на Федера загоревшиеся глаза.
- А ведь оформить проход документа через интеллекторную без регистрации может еще один человек, - почти крикнул он. - Командир пробора! Я ведь видел, даже инструкции есть специальные. И выгоднее такая докладная была тебе, а не мне. Что ж я, дурачок, по такому адресу докладные писать? Чтобы они назад вернулись к тебе?
- Вон как, - сказал Федер, а больше ничего не сказал. Он растерялся от неожиданности: в грязных делах его никогда никто из куаферов еще не обвинял.
Мы повернулись к Федеру. Думаю, что многие в тот момент поверили математику. Поверили, но сказали себе - все правильно, так и надо. Они себе это сказали и стали ждать, что же предпримет их командир. А командир молча буравил дю-А глазами и в ярости кусал губы.
- Интересно, - наконец проговорил он. - И зачем же мне это понадобилось, как ты думаешь, уважаемый дю-А?
- Элементарно! Чтобы держать меня в узде. Потому что вы только храбритесь передо мной, а сами-то, без моего согласия, не посмеете план пробора утверждать. Вы просто хотели скрутить меня по-подлому. Мол, чуть высунешься, сразу дадим ход выражению недоверия, а то и под какой-нибудь куаферский суд чести подставите, я ведь уверен - в вашей идиотской "Этике вольностей" и такое найдется. Я уже что-то такое читал в старых стеклах.
- Все это очень остроумно, уважаемый дю-А, - сказал Федер, вежливо подождав секунд пять после того, как математик замолчал. - Все это звучит в высшей степени разумно и правдоподобно. И ведь правда, ребята, мы все со стороны совсем не ангелами выглядим, если такие вот обвинения могут нам предъявлять. Подлецами, подлецами он нас обзывает, вандалами. Мы для него...
- Я не их, я вас только...
- Помолчи, уважаемый математик, будь так любезен. Я вовсе не боюсь твоего несогласия. Мне согласие и не нужно совсем. Мне помощь твоя нужна, а не согласие, а если ты против, то что ж... как-нибудь обойдемся.
- Я все равно не подпишу, хоть на ваш суд...
- Ну хватит, хватит! Времени совсем нет. Против так против. Все! Федер поднял голову, осмотрелся и улыбнулся прежней улыбкой. - Так. Прошу всех достать меморандо и вызвать приказ тридцать ноль семь от сегодняшнего числа.
Куаферы зашевелились. Почему-то на каждом таком собрании обязательно найдется с десяток человек, которые меморандо с собой не взяли, хотя и знали прекрасно, что он обязательно понадобится. Они в этот момент начинают суетиться, заглядывать в мемо соседей, и обязательно им нужна совсем не та страница, которую соседи смотрят, - поднимается шум, кое-где возникают споры. Это, наверное, математический какой-нибудь закон, что некоторые меморандо с собой не берут.
Федер продолжал:
- Приказом этим - правда, вот без одной подписи, ну да ничего, мы это уладим...
- Я-не-под-пи-шу! - громко и нервно отчеканил дю-А, вглядываясь в экранчик щегольского своего меморандо. - Не имеет силы! Не имеет без моей подписи!
- Мы это уладим, - повторил тем же тоном Федер. - Как видите, принимается план, разработанный уважаемым нашим дю-А, и неплохо разработанный - пробор типа Ацтека с каким-то там индексом, ну вы там увидите. Тот самый тип, о котором вы все, и наш добрый Лимиччи в том числе (Лимиччи гыгыкнул), прекрасно осведомлены. Если вы приглядитесь к пунктам пять и шестнадцать приказа, то увидите, что дорогим нашим куаферам и еще более дорогим микробщикам придется на этом проборе туго, особенно в период первой фаговой атаки. Но...
- Вы меня не знаете. Вы зря... Я такой шум подниму! - перебил его снова дю-А, но Федер словно не слышал.
- Эй! - самым скандальным тоном взвизгнул вдруг Гджигу. - Это как же так получается?! Вы только посмотрите, сколько вы мне распылителей придаете! Вы что, смеетесь, что ли? Да какой может быть пробор с такой машинерией?
И он встал, подбоченясь, и нацелил острый свой нос на Федера, и пронзил командира едким нахальным взглядом - Гджигу никогда не упускал возможности поругаться, за что и заслужил репутацию отличного специалиста. Впрочем, специалист он и вправду был неплохой. Но тут окончательно взорвался дю-А. Он не мог вынести, что на него не обращают внимания. Просто не обращают, и все.
- Подождите! - воскликнул он (хоть я и не люблю этого слова "воскликнул"). - Подождите! Послушайте! Ну как же вы не можете понять... И он с жаром стал выкрикивать, наверное, уже намертво затверженный текст по поводу нашего вандализма, но так, словно в первый раз к нам с такими словами обращался. Говорил он вдохновенно, куда только суконная маска его подевалась, он жестикулировал, делал эффектные паузы, играл голосом, как заправский актер, и мы в первый, может быть, раз слушали его с интересом. - Вот эти цветы, - он указал пальцем на темное окно, - цветут сегодня в последний раз. Больше их никто не увидит. Это животное, - палец на ящике с химерой, уроженкой Парижа-100, - прекрасно приспособленное к условиям жизни здесь, потому что здесь его родина, замрет скорее всего навсегда где-нибудь на десятой полке Центрального вивария, который все зовут проще - зоокладбищем; эти запахи (я, кажется, говорил уже, что на Галлине сильно воняло) уже никто и никогда обонять не будет. Все, все, целый мир исчезнет на восемьдесят восемь процентов ради того, чтобы кто-то, пришедший издалека, чужой всему здесь живущему, смог переделать свою пятикомнатную квартиру на шестикомнатную (интересно нам стало, где это он видел пятикомнатные квартиры). Им даже название никто не дает, прежде чем уничтожить. Вид-пять, вид-шесть!..
И чем дальше, тем громче, тем с большим пафосом, с большей даже истерикой. Дю-А похож на меня, и поэтому после того собрания я никогда не произношу вдохновенных речей - мне в таких случаях вспоминается, какой противной тогда была его физиономия.
Рядом с ним мерзким карликом сидел на полу Каспар и сосредоточенно возился с какой-то квадратной штукой, похожей на портшоколад. Потом он положил ее на пол рядом с собой и выжидательно уставился на математика, завороженного собственной речью.
А с математиком началось что-то неладное. Сначала он осип. Он мимоходом нахмурился, кашлянул и заговорил снова. Потом, в самом, можно сказать, патетическом месте, голос его стал быстро и как-то странно тоньшать - дю-А покраснел. Ребята очень заинтересовались. На словах "непростительный, ничем не оправданный вандализм", когда голос у дю-А стал тонким как спичка, мультипликационным каким-то, он с недоумением и мукой замолк.
Первым захохотал Лимиччи, хихикнул Каспар, а затем грохнули все: уж очень у него был уморительный вид, у этого нашего зануды дю-А.
Мы быстро разобрались, в чем дело, отчего так странно осип дю-А. Со мной тоже такую штуку устраивали, да и не только со мной - на проборах любят шутить. Гелий! Та коробочка, которую положил рядом с собой Каспар, была обыкновенным контейнером с твердым гелием, а гелий, если попадает в горло, очень смешно изменяет голос. Это называется "запеть соловьем". Подсунешь кому такой контейнер - смеху не оберешься.
