— Угостил бы яблочком, — услышал он откуда-то сверху.
— Дяденька, я больше не буду… — начал он было привычное нытье, но, подняв голову, увидел перед собой Маркиза.
— Дяденька Маркиз… Неужто… вы?
— Я, отец Иннокентий. Я самый! — Он взял Кешку за руку и потащил за собой. — Зачем же ты из детского дома удрал?
— Все убежали.
— Куда же пробираешься? Из Вологды в Керчь?
— Ага. В Крым, — заулыбался Кешка.
— Чего там не видел?
— Там тепло. Там яблоки.
— Ну, вот что, — сказал Маркиз, — хватит тебе, Кешка, скитаться. Ни в какой Крым ты не поедешь. Будешь работать со мной.
— Опять ящики искать? — спросил Кешка. — Ящики искать не буду!
— О ящиках забудь. Были и нету. Сгорели, Видишь сарай? — Он показал на станционный пакгауз. — Вот в этом самом сарае и сгорели.
Тем временем Доброво вошел в помещение пакгауза. Обгоревшие стропила во многих местах рухнули, крыша обвалилась… Доброво осмотрел пакгауз — всюду видны были следы пожара. Пол был покрыт толстым слоем золы, на нем валялись обгорелые балки, ржавые куски железа, узкая металлическая лента, скреплявшая сгоревшие ящики, обручи от бочек…
Когда Доброво вышел на привокзальную площадь, он увидел круглую афишную тумбу, на которой была наклеена нарисованная от руки многоцветная афиша, изображавшая человека в широкополой шляпе, с револьвером в левой руке.
!!!ОДНОРУКИИ ВИЛЬГЕЛЬМ ТЕЛЛЬ!!!
!!!Последняя гастроль Революционного цирка!!!
Вряд ли на афише можно было узнать в одноруком Вильгельме Телле Маркиза, но Прокофий Филиппович сразу же понял, что догадка его подтвердилась — Шиловский здесь. Значит, где-то здесь и Тараканов.
Но прежде чем отправиться в цирк, Доброво решил разыскать Макара. Больница была на окраине города, но Прокофий Филиппович решил пройтись пешком.
Длинный дощатый забор больницы был выкрашен в густой темно-красный цвет. Проходя мимо него, Доброво обратил внимание на несколько рисунков мелом, сделанных на заборе. Возле одного из рисунков он остановился. Это был сказочный конь с длинной, узкой шеей и с вьющейся по ветру гривой…
Доброво встретился с Макаром во дворе больницы.
Они сидели на лавочке, и Доброво, по обыкновению перебирая четки, неторопливо говорил:
— Во время пожара, когда весь пакгауз был охвачен пламенем, в такой, можно сказать, эмоциональный момент вы, естественно, не могли трезво сопоставить факты, вам прежде всего хотелось погасить огонь…
— Я опоздал… Когда я добрался до третьей секции, там все уже сгорело… — огорченно сказал Макар.
— Все, что было в пакгаузе, сгорело. Этот факт не вызывает сомнений. Но коллекции к тому времени там уже не было. И это тоже факт.
— Как — не было? Была! Мне начальник станции сказал! Груз, который ночью прибыл из Михайлов™, был в третьей секции.
Доброво улыбнулся:
— Коллекции там не было. Попробуем рассуждать спокойно. Если бы она сгорела в пакгаузе, там, во-первых, можно было бы обнаружить хотя бы осколки фарфора. Не так ли, господин… Макар?
— Да? Да, конечно… — пробормотал Макар.
— Во-вторых, — продолжал Доброво, — не мог сгореть и бронзовый бюст Вольтера…
— Работа французского скульптора Гудона, уменьшенный вариант собственноручной работы автора, — на одном дыхании выпалил Макар.
— О, вы, оказывается, к тому же и знаток изящных искусств? — удивился Доброво.
— Нет, — простодушно сказал Макар. — Я выучил на память весь каталог коллекции князя. Эта бронзовая скульптура записана там под номером сто двадцать девять.
— Вот видите, — улыбнулся Доброво. — Номер сто двадцать девять никак сгореть не мог.
— Теперь-то я наконец понимаю, зачем они подожгли пакгауз! — вскипел Макар. — Заметали следы, гады!
— Возможно, что и так… Но мы с вами этого не знаем. Может быть, им просто повезло, а пакгауз действительно подожгли лагутинцы… или просто произошло совпадение… поджог совершили какие-то злоумышленники, пытавшиеся прикрыть свои хищения.
— Неужели еще не все пропало? — обрадовался Макар. — Что же делать? Надо действовать!
— Вне всякого сомнения. И как можно быстрее. Прежде всего, если вам разрешат врачи, вы отправитесь сегодня вечером на прощальное представление цирка. А я составлю вам компанию.
— В цирк? Зачем в цирк? — удивился Макар.
— Доверьтесь мне, господин Макар. Я надеюсь, вы не пожалеете об этом.
Доброво приподнял свою шляпу в знак окончания разговора.
У ворот изгорского Кремля стоял фургон, оклеенный афишами передвижного цирка. В окошечке фургона кассир продавал билеты на представление, которое вот-вот должно было начаться. В приоткрытых воротах вокруг контролера толпились мальчишки, а за стеной крепости играл оркестр.
Макар с рукой на перевязи подошел к фургону, заглянул в окошечко и протянул деньги. Макар получил билет и отошел от кассы, но потом вернулся и снова заглянул в окошечко, разглядывая кассира; его лицо показалось Макару знакомым.
— Вам что? — послышался голос кассира.
— Мне?.. Мне еще один билет.
— А деньги?
— Деньги… Вот деньги.
Макар взял ненужный билет и пошел к воротам. Но снова вернулся к фургону и опять заглянул в кассу.
— Чего вам еще? Ступайте, ступайте! — послышалось из окошка.
Макар еще некоторое время потоптался возле кассы и вошел в ворота.
Макар твердо знал, что лицо этого кассира он где-то видел. Но где?
Кто он такой, этот кассир?
Представление уже началось. Во дворе крепости вокруг арены были расставлены скамейки, окруженные фургонами. Зрители расположились на скамейках, на крышах фургонов, на крепостной стене…
Из-за пестрой занавески, натянутой между двумя фургонами, появился шпрехшталмейстер, похожий на швейцара роскошного отеля, и громогласно объявил:
— Революционная пантомима “Освобожденный труд”!
Под звуки оркестра на манеж вышел гигант с обнаженным торсом и кузнечным молотом в руках. Два униформиста, одетые подмастерьями, вынесли огромную наковальню. В такт музыке гигант сделал несколько ударов молотом, но тут выбежали артисты, изображавшие помещика, фабриканта, попа и генерала, и окружили молотобойца, с ужасом наблюдая за ним. По сигналу генерала появились “жандармы”, они заковали гиганта в цепи, а генерал, помещик, фабрикант и поп взобрались на него, образовав пирамиду.
Макар уселся на скамейку недалеко от арены в тот момент, когда оркестр заиграл “Смело, товарищи, в ногу!” и гигант сбросил с себя облепивших его эксплуататоров и мощным усилием разорвал цепи. И тут под музыку на манеж вышли артисты, изображавшие рабочих и крестьян, с красным знаменем. Зрители неистово аплодировали.
