— А зачем вам дядя Сергеев? — спросила Аленка, когда мы познакомились. — Кстати, это мой дедушка, а «дядя» — привыкли все так…
— Да видите ли, — замялся Сашка, — лучше, может, мы там, у вас дома, одним разом все и выясним?
— Пожалуйста! — Она пожала плечами и зашагала вперед.
У нее оказались совершенно очаровательные синие глаза и уже совсем потрясающая, до пояса, коса.
Идти было недалеко. Алена открыла щеколду и впустила нас во двор. Мы с любопытством огляделись. Четырехугольник двора был образован крытыми воротами с калиткой, боковой стеной высокой избы и забором, вдоль которого в два роста лежали колотые дрова. Четвертая сторона была замкнута сараем, в котором возилась и сопела какая-то невидимая со двора живность.
Все свободное пространство двора покрывал дощатый настил.
— Дед, — громко позвала Алена, — выйди на поветь, тут к тебе пришли!
Я еще раз посмотрел на Алену и, честное слово, глупо засмеялся от радости: рослая, свежая, румяная. Казалось, от нее исходит какое-то свечение, прямо ореол. Она зыркнула на меня своими озерной глубины глазищами, и вот только тут до меня дошел смысл блоковского: «…и очи синие, бездонные цветут на дальнем берегу».
— Здравствуйте!
Дядя Сергеев оказался мужчиной трудноопределимого возраста. Судя по рукам, опутанным темными жгутами вен, это был глубокий старик. А вот лицо, выдубленное морозными ветрами до гладкости, вполне могло принадлежать пятидесятилетнему мужчине. Веселые же, синие, как у Алены, глаза были и вовсе молодыми.
Пока мы переминались с ноги на ногу, не зная, как начать, Сергеев вполголоса спросил внучку:
— Почто, Олена, долго ходила? — местный говор с прицокиванием и упором на «о» в его речи выделялся куда резче, чем у молодежи.
— А, Валька Кислый проходу не дает. Чтоб ему…
— Видел я его сегодня. С полдня под этим делом — дыхнет, так закусить хочется. Вот по ком палка плачет-то!
У меня в голове сразу возник план, который, как казалось, мог обеспечить разговор со стариком наедине, не обижая Алены, и в случае успеха позволял убить сразу двух зайцев.
— Мы вот путешествуем по родному краю, — начал я, — так хотелось бы прокатиться по Вилюге на лодке. Можно как-нибудь договориться?
Я был твердо уверен, что лодка у него есть.
— Договориться-то по-хорошему — эт всегда можно. Вас сколько народу-то? — добродушно улыбнулся он.
— Пятеро.
— Эт-т слободно. У меня моторка, знаешь, какая — две копны сена кладу: везет.
— А нельзя ли сейчас посмотреть?
— Отчего ж нельзя? Можно! Тут рядом, — охотно согласился Сергеев.
«Отличнейший дед, простой, сердечный, — подумал я, — и вообще народ здесь — северяне — добродушный, славный».
Мы попрощались с Аленой, причем я только раскланялся, а Сашка почему-то очень долго тряс ей руку и, когда мы вслед за «дядей» Сергеевым вышли на улицу, шепнул:
— Смотри, какие здесь бывают.
Пройдя улицей, Сергеев направился прямо к знакомому заливчику. Шел он легко, сильно хлопая широкими голенищами резиновых сапог, и мы — два молодых парня — с трудом поспевали за ним.
— Вы, наверное, все леса кругом исходили? Всех охотников знаете? — осторожно начал выспрашивать я.
— А вам кто нужон? — быстро спросил Сергеев.
Оказывается, старик зорко наблюдал за нами, изучал и легко определял подготовленный мной «голевой» момент. Было ясно, что хитрить не имеет смысла.
— Вы Пирогова знаете? — в упор спросил я.
Сергеев остановился как вкопанный, изумленно глядя на нас. Такого сильного эффекта я не ожидал. Теперь стало ясно, что старик располагает нужными нам сведениями, поэтому я тут же перешел в наступление.
— Понимаете, нам очень важно знать все о Пирогове. Очень. Мы просим вас — вон наш лагерь — рассказать об этом человеке как можно больше.
— Да, да! — подхватил Сашка. — Пойдемте, там у нашего шефа бумага есть из Москвы, мы не просто так… Для дела!
— Ну, ежели для дела, — медленно сказал Сергеев, видимо, что-то важное решая про себя, — давай пойдем.
ЗАПИСЬ 1Со всхлипом втянув в себя несколько ложек горячего кондера, старик на минуту замер, пристально глядя на затейливо переплетающиеся в слабом ветре алые ленты огня и как бы стараясь разглядеть в этих переплетениях тени давно прошедшего, глубоко вздохнул и начал говорить.
— Раз такое дело — бумага из самой столицы и прочее, — рассказ длинный будет. С незапамятнейших времен в верховьях Вилюги, в глухом углу, отгороженном от света глубокими запанями, где не то человек — лось тонет в непролазной трясине, был монашеский скит. Мой отец первейший был на всю округу охотник, великий мастер: на медведя запросто ходил с рогатиной и засапожным ножом, а и то избегал этой пустоши и мне не раз наказывал: смотри, мол, ек-кувырок, сгинешь там без следа, держись от греха подальше. Там, сказывал, есть горячие ключи, так и зимой через эти запани было опасно ходить. Сверху снежком присыплет, вроде твердо, а ступил — и хрясь… А еще говаривал старый, что в тех запанях нечистая сила водится, даром что скит рядом православный. Были случаи: пойдет туда человек — и как в омут головой… И жило-то в этом скиту всего-навсего человек пять-шесть старцев-монахов, божьих людей, а после революции и того меньше осталось. Кто помер, другие разбрелись; последним Пирогов как раз и был, сколько-то лет держался.
— Слушайте, ну как же люди жили в такой глухомани? — перебила Инга, изумленно подняв брови. — Невероятно!
— Как жили? — медленно переспросил Сергеев. — Эх, молода елка, ек-кувырок! А вот так и жили. Били зверя, ловили рыбу, ягоды, грибы собирали. Раз в год выменивали на пушнину у пинежских купцов соль, порох, муку. В те времена водился здесь и бобер, и выдра, а то и соболя можно было взять. Пушной промысел был богатый. Сейчас, к слову сказать, как за это дело взялись, обратно стал зверь распложаться. Ондатру развели, белка есть, лисица есть, лося много — товарный отстрел ведем, спортивные лицензии даем.
Ну… Это я по-стариковски боковой след сделал, в сторону скакнул. Так вот, о ските. Надо, сказать, старцы эти были не особо корыстны: день прошел, и ладно, слава богу. Пост да молитва, молитва да пост — вот и все их житие. Там у них была часовенка срублена, и у каждого маленькая, но отдельная избушка. Грехи свои и чужие замаливали…
Так вот, я и говорю, Пирогов-то мало походил на божьего старца-то. Как сейчас он передо мной стоит: высокий, но будто сгорбленный, лицо узкое, острое, глаза как угли горят, так и буравят скрозь тебя… Руки длинные… силищи страшной, как клещи. Когда, однако, я его в последний раз видел, он уже стал хиреть. Совсем гнутый стал старик. Вот тут-то он и раскрыл всю подноготную как на духу. Эх, други мои милые, такую мне историю рассказал, тут до утра времени не хватит!
