Лежащий на полу Винер снова застонал, попытался подтянуть руку к лицу и не смог, бессильно уронив ее на цементный пол.
Тропинин повернулся, прильнул к кружке, прикованной цепью к стене, набрал в рот воды и, быстро подойдя к Винеру, брызнул водой в его разбитое лицо. Потом, опустившись рядом, стал приводить его в чувство.
Июль — вершина лета. Около городка Крутые Горы дни бесцветные, вылинявшие от жары. А закаты — розовые. И все из-за легкого, почти прозрачного тумана, поднимающегося над спокойным и плавным здесь Донцом. Длинные, косые лучи заходящего солнца не пронизывают насквозь легкого покрывала, повисшего над рекой, а ласково скользят по поверхности. Когда солнце садится, туманы густеют, они поднимаются вверх и уплывают вдаль, тогда в вечерних сумерках горожанам кажется, что у стен их города течет молочная река. Полноводная, широкая, она заливает прибрежные зеленые тальники, пробирается меж стволов лип, и чудится людям, будто уже и пышные вершины лип поплыли по белой реке куда-то вдаль. Скрылись из глаз дальние, уже лишь смутные очертания ближних. Все напрягают зрение, а в сердце закрадывается тревога: Не уплывут ли их пахучие липы с берегов Донца? Увидят ли они их завтра?
Напрасны тревоги — это пришла ночь. Теплая, необыкновенно звонкая и звездная. Короткая ночь.
Еще не успела осмотреть свои владения стремительная в полете ночная сова, а уже по небу заскользил рассвет, и задорный зяблик с вершины могучей ольхи увидел восходящее солнце и запел. Песней разбудил яркожелтую иволгу, и она заплакала. Будто стараясь утешить иволгу, заворковали горлинки, им на помощь поспешили синицы, чижи, береговушки, даже дятлы застучали веселее. Кажется, лес запел. Весь — от края до края — песня, гимн солнцу!
А река туманилась у берегов. Легкие облака поплыли навстречу друг другу. Столкнувшись на середине, весело заклубились, ворочаясь, как расшалившиеся дети. А когда солнце, поднявшись выше леса, взглянуло на левый берег реки, он вспыхнул сине-зеленым огнем и потух. Туманы отступили, и вдоль белого песка затемнел извилистый ручеек — воды Донца. Ручеек побежал вниз, исчез в тени широкого дуба, где еще клубятся белые облачки, и вновь появился за ними, как родник из кручи, несмелый, будто оглядывающийся. Еще чуть-чуть приподнялось солнце над вершинами лип, и речные туманы зарделись от легкого прикосновения ранних лучей. Утро, перешагнув через реку, вошло в шахтерский городок Крутые Горы.
В такое утро на крыльцо дома с большой стеклянной верандой быстро вышел коренастый подросток. Секунду постояв, он резко обернулся к Донцу, широко открыл глаза и восхищенно улыбнулся, увидев розовые туманы над водой.
— Мама, мама, посмотри! — закричал он. — Скорее, мама!
В двери показалась моложавая женщина в халате. Она подошла к сыну, обняла его за широкие для юноши плечи, заглянула в черные, радостно блестящие глаза и засмеялась.
— Саша, ты каждый день видишь это и не перестаешь восхищаться.
— Мама, так это каждый раз по-новому! Вот вчера тот куст боярышника поймал облако тумана и спрятался в нем, — паренек улыбнулся. — А сегодня все вокруг в тумане, а этот куст, как остров посреди моря. Похоже, мама? — Сын ласково потянул мать за руку, тихо попросил: — Пойдем к реке.
Пригибаясь под ветвями деревьев, они быстро спустились к берегу. Саша взглянул на уплывающие в лес туманы, на синий по-утреннему Донец, вслушался в пение птиц на левобережье, тихо сказал:
— Мама, я поеду туда.
— Ты же еще не завтракал, Саша!
— Я скоро вернусь, — и, видя, что мать согласна, прыгнул в лодку. Сильным движением оттолкнулся от берега и, загребая веслом то с одной, то с другой стороны, заторопился к далеко белевшей косе.
— Саша, ты же не долго! — закричала мать, любуясь сильными и ловкими движениями сына.
А он, наверное, чувствуя на себе этот взгляд, и от избытка сил и захватывающей душу красоты наступившего утра, в одно мгновение раздевшись, взметнулся в воздухе, вскрикнул радостно:
— Хорошо! — и с шумом исчез в воде.
По ровной глади реки заторопились маленькие волны, широкими кругами разбегаясь от места, где скрылся Саша. Сын так долго не появлялся из воды, что мать забеспокоилась. По реке плыла лодка. Наконец-то, далеко-далеко, почти у самой песчаной косы, вымахнул в солнечные лучи бронзовый от загара Саша. Мать облегченно вздохнула и, часто оглядываясь, пошла к дому.
Вот уже и вырос сын. Большой… А до сих пор не верит Галина Аркадьевна, что погиб Борис. Как он любил вот такие рассветы! На реке он всегда пугал ее своими проделками. То нырнет под воду с камышинкой, дышит через нее, и долго-долго его нет. Галина забеспокоится, вскрикнет, а он гут как тут и уже весело кричит: «Галинка!» И ей так хорошо и радостно, что она сама бросится в реку, чтобы наказать Бориса. Да не так просто поймать его… А то принесет из лесу колючего ежика и ну возиться с ним, вместе с Сашей перевернут все в комнатах, а потом помогают ей навести порядок. Оба серьезные, и отец и сынишка, но обязательно вещи ставят не туда, где они стояли, а нарочно на другое место. Она сердилась. Отец и сын видят это, переглядываются, тая улыбку, потом разом кинутся к ней с разных сторон, затормошат, закружат: «Мама, не сердись!» «Галинка, не печалься!» И сердце отойдет…
Борис, Борис… Остался ты не только в моем сердце. Люди приносят цветы к подножью памятника. Незнакомые, они не встречались с тобой, а обнажают головы. Великое дело совершил ты, беспокойный геолог, и умер ты славно. Страшно стоять перед дулами автоматов, зная, что это твои последние минуты жизни… Ты не сдался. А я и не знала, что ты такой сильный. Птички лесной не обидел за всю жизнь… Никто не знает, где расстреляли тебя фашисты. Ждала тебя, надеялась… В архивах гестапо нашли приговор тебе — расстрелять. И… приведен в исполнение. Дата — ноябрь.
Опять не верила. Ждала. Пришли из плена. Возвратились угнанные в Германию. Бориса нет… Значит, правда.
Галина Аркадьевна украдкой смахнула слезу. Остановилась на крыльце. По белой косе, тяжело ступая, как отец, уходил в лес сын.
Повзрослел Саша, меньше стал расспрашивать об отце, боится разбередить в сердце матери незажившую рану. Характер у него, как у Бориса, ласковый, но упрямый. Задумал разыскивать вещи отца, засыпанные взрывом на Донце в первый день войны. Все выпытывал подробности, место определял. Плохо помнит Галина Аркадьевна рассказ Бориса об этом, столько пришлось пережить за время войны. Мирные дни позабылись, стерлись в памяти. Отговаривала — боязно отпустить от себя, Саше только пятнадцать лет. А видела — Саша готовится в путь. С другом все решили, лодку смастерили сами. И ведь уговорили старика-соседа — помог он им, всей работой руководил. Теперь, Саша просит купить ружье. И ничего не сделаешь — сын вырос.
