— Почему они так поступили, Монт? Что нам делать теперь с ними? — хрипло спросил Чарли.
— Я тоже не знаю. Мне кажется, мы были очень осторожны. К черту — может, вовсе не было никакой причины.
— Причина есть всегда!
— Да? Я спрашиваю себя, действительно ли это так.
Чарли больше ничего не сказал, и тишина стала гнетущей. В такую ночь все же лучше помогать друг другу словами. Когда молчишь, невольно начинаешь думать, а как только подумаешь о…
— Мне кажется, мы сделали глупейшую из ошибок, — медленно проговорил Монт. — Мы вообразили, что если у нас нет злых намерений, то и они должны по отношению к нам ощущать то же самое. Мы пришли к каннибалам со своими молитвенниками, а они засунули нас в котел. Нам следовало быть осторожнее.
— Они казались мне такими застенчивыми и пугливыми. Неужели это только маска? Но откуда нам было знать, Монт? Откуда?
— Какой смысл теперь упрекать себя, после случившегося?
— И все же я виноват! О Боже, я ушел и оставил ее здесь одну…
— Перестань, Чарли! — хрипло сказал Монт. — Я больше не моту.
Опять воцарилась тишина. Они грелись теплом костра и ждали возвращения шара-разведчика. Ночь вокруг была чужой и таинственной…
Они почувствовали это одновременно.
— Монт!
— Да. Вон там!
Они вскочили с оружием в руках. Свет был не слишком ярким, и сначала они ничего не увидели. Но оба с уверенностью могли сказать, что где-то меж деревьев сидел туземец и наблюдал за ними. Они даже чувствовали, где он примерно был.
Монт был холоден, как лед. Он прищурил глаза и ждал.
— Вон он! — хрипло прошептал Чарли.
И Монт теперь тоже увидел его, высоко вверху, где ветви становились реже, туземец вырисовывался на фоне более светлого неба. Большой мужчина смотрел в их сторону; свои длинные руки он поднял над головой, держась за ветки.
Он даже не пытался прятаться. Он просто стоял там и наблюдал за ними, как будто в этом мире не было ничего более естественного.
И тут в Монте что-то сломалось. Как будто перерезали туго натянутую проволоку, и в нем, как бурлящая лава, поднялась ненависть.
Он не думал и не хотел думать. Он просто пошел. Его удивило, как это было легко, что за спокойные у него ладони и как четко он все видел. Ему даже не нужно было задерживать дыхание.
Он поднял ружье; оно было легким, как перышко. В визире появился неподвижно стоящий туземец.
Монт нажал на курок. Ружье толкнуло его в плечо, и в темноту ударил огненный язык, но он ничего не слышал. Пуля попала туземцу в живот.
Мужчина скорчился и схватился за живот. А потом начал падать. Все тянулось неожиданно долго. Он, крича, падал с ветки на ветку, пока не рухнул на землю.
Монт и Чарли подбежали к нему. Туземец лежал на спине, обхватив тело длинными руками. Глубоко сидящие глаза были расширены от боли и ужаса. Он попытался было что-то сказать, но изо рта хлынула кровь.
Монт хотел броситься на него, но Чарли оттолкнул его в сторону.
— Он мой! — прошептал он.
И Чарли Йенике убил туземца прикладом.
Они оставили его лежать и пошли назад, к высоко и ярки пылавшему костру. Никто не произнес ни слова.
Когда серый шар-разведчик спустился с неба и сел, Эс помог им внести на борт мертвых. Это заняло немного времени.
Шар стартовал и начал подниматься вверх, к космическому кораблю. Монт глядел вниз, на костер на поляне, пока не потерял его из виду.
Потом вокруг них была только ночь, только большая и пустая ночь и далекие, холодные звезды. Он закрыл глаза. Внутри тоже была ужасная пустота и ледяная боль потери.
Боль за все, чем он был, но уже никогда больше не сможет быть.
Похороны были милосердно короткими и торжественными, но Монту они все же показались какими-то варварскими. Он участвовал в них наполовину в каком-то оглушении, и мысли его постоянно Уходили в сторону. Как это все было бы противно Луизе…
— Если я умру, — как-то сказала она в те солнечно-яркие дни, когда смерть для них была лишь словом, и оба думали, что будут жить вечно, — не надо никаких печальных песен и плачущих родственников. Я хочу, чтобы меня сожгли, а мой пепел развеяли в цветущих садах, где он принесет хоть какую-то пользу. Ты позаботишься об этом, Монт, да?
— К сожалению, я не смогу этого сделать, — шутя сказал он тогда. — Я уже пообещал тебя в жертву богу Солнца.
Богу Солнца!
Сириусу?
В жертву…
Небольшое утешение, подумал он, хотя «утешение» — не самое подходящее слово. Теперь ее тело в наспех сделанном гробу перемещается в космосе, в чудовищной межзвездной пустоте.
Может быть, она рухнет когда-нибудь на солнце. Конечно — на чужое солнце, в пылающую домну, но все-таки солнце. Может быть, она хотела этого…
Он все еще не мог поверить, что ее нет. Он не пытался обмануть себя: она мертва, и его разум принял этот факт. Он не мог утешать себя безумной идеей свидания на небесах. Но вера — из области чувств, и, хотя он знал, что Луиза летит в гробу где-то в космосе, он прислушивался, чтоб услышать ее голос, ждал, что она войдет в дверь, удивлялся, что ее все еще нет — именно сейчас, когда она так ему нужна.
Это было невыносимо. Он избегал каюты, где они когда-то вместе жили, и приходил в нее только тогда, когда пытался заснуть. Многие люди находили утешение в бутылке, если хотели что-то забыть, но ему не хотелось бы такого забытья, да это и не помогло бы. Алкоголь только усиливал то, что он чувствовал; так с ним было всегда.
Но были случаи, когда он вынужден был заходить в ее каюту. Тогда он ложился на ее кровать — один, в темноте. Еще он рассматривал ее платья и книги, которые она читала, и вдыхал запах ее косметики, следы которой все еще витали в крошечной каюте.
И тогда он понимал, что она ушла от него навсегда!
* * *
Адмирал Йорк сидел за полированным письменным столом и выглядел так, как будто ему было неудобно. Он был высоким и худым, седые волосы коротко подстрижены. Даже сидя, он, казалось, сохранял служебную позу, хотя никогда не был чрезмерным формалистом. У него были теплые карие глаза и нежная улыбка. Монт считал его превосходным офицером. Он был вежлив; но эта вежливость не делала их разговор легче.
Монт осознавал чрезвычайный внешний контраст между ними. Его костюм не сидел так, как должен был сидеть; он похудел, очень похудел. Борода неухожена, под глазами темнеют полукружья теней. Монт стал твердым, тверже, чем когда-либо раньше, слишком твердым, чтобы гнуться. Он скорее сломается.
Конечно, не все проявлялось внешне, и он был этому рад, Он по-прежнему оставался Монтом Стюартом независимо от того, что чувствовал. Но и ему было как-то странно неловко, как школьнику, которого вызвали к директору. Он не принадлежал этому пространству, этой комнате. Жужжание воздухопроводов и пресный металлический запах корабля мешали ему. После теплой, возбуждающей атмосферы Сириуса-IX воздух казался холодным и мертвым.
