И вдруг произошло невозможное. Совершенная техника была брошена на истребление людей. Убийцы взлетели на самолетах в небо, убийцы подняли ввысь ракеты и бросили их через Ламанш, начинив взрывчаткой. Убийцы затаились на дне океанов и морей в ожидании жертв.
Радио служило для передачи кровавых приказов, а книги и газеты для оглупления народов…
Неужели это повторилось на оранжевой планете?
Старик не давал времени на размышления.
— Ты отдашь нам свое оружие, Путник, и летучий снаряд.
— Нет, — крикнул я, — никогда!
— Подумай, Путник, — старик даже не повысил голоса. — Может быть, из глупого упрямства тебе придется сейчас умереть.
Я понимал, что это бесполезно, что я не смогу убить человека, но инстинкт самосохранения сработал, и рука рванулась к рукоятке лучевого пистолета.
Надо мной распахнулся люк. Я не успел ни встать, ни отскочить в сторону. Все было рассчитано. Боль обожгла спину…
«Кресло привинчено к полу», — вспомнил я, теряя сознание.
…Черные небеса пролетают за иллюминаторами «Одиссея». Черное космическое небо с алмазными остриями звезд. И вдруг огромный голубой шар заслоняет полнеба. Земля-родина моя, красавица в синем плаще океанов!
Все ближе ее прохладная зеленая кожа с голубыми прожилками рек. Затихающий грохот двигателей. Космодром…
По серым, выжженным плитам бежит к «Одиссею» Мария. А за ее белым платьем неуклюже, как медвежонок, топочет мальчишка. Сын!
А я считал, что больше никогда их не увижу. Мы знали, что «Одиссея» на Земле встретят наши внуки, а может, и правнуки.
Какие там внуки! Теория относительности — выдумка! Ученые ошиблись! Я обнимаю Марию. Я подхватываю на руки сына. Его волосы пахнут солнцем, молоком, хлебом.
Почему я снова в рубке «Одиссея»? Немыслимая перегрузка. Метеоры, дырявя обшивку, врываются в космолет. Словно пули, они проходят сквозь меня. А я еще жив. Вцепившись в штурвал, я веду космолет. К Земле. К Марии. К сыну.
…Холодная вода омывает лицо. Я вижу кувшин, который держит маленькая красная рука. Пятого пальца на этой руке нет.
4. ШКОЛА ОЗДОРОВЛЕНИЯ МЫСЛЕЙ
Оранжевый квадрат пустыни огорожен забором из тонкой проволоки. Ветер пересыпает песчинки, день и ночь шуршит ими на сутулых спинах барханов. Колодезь шахты. Ржавые глыбы руды. Длинные, пузатые трубы место ночлега и отдыха заключенных.
Если быть точным, то надо признать, что слова «заключенный» нет в языке обитателей планеты. Мы именуемся «воспитанниками службы наблюдения». А тюрьма в оранжевой пустыне называется совсем поэтично: «школа оздоровления мыслей».
Как тюрьму ни называй, она остается тюрьмой. За проволочной оградой мерно вышагивают роботы. Идеальная стража. Не спят, не едят, стреляют без промаха. Наилегчайшее прикосновение к проволоке включает радиосирену.
Побег отсюда невозможен. Это мне радостно сообщил Главный Учитель школы оздоровления. Он рассказал, что лучевой пистолет, который у меня отобрали в канцелярии Правителя, не смог облегчить штурма ракеты. Я любезно объяснил Главному Учителю, что для взлома обшивки нужна лучевая пушка. Детонаторы не дадут роботам подойти к ракете, а лучевой пушки на оранжевой планете нет. Главный Учитель не менее любезно заявил, что служба наблюдения не торопится и, когда мне надоест пребывание в пустыне, я сам передам ракету службе наблюдения. С помощью такого оружия, пояснил Главный Учитель, служба наблюдения обезопасит свой народ от пришельцев из космоса, а при необходимости колонизирует другие планеты…
Возмущенный протест не произвел впечатления. Главный Учитель вежливо пожелал мне доброго здоровья и хорошей работы. Он добавил, что готов возобновить переговоры в любой час дня или ночи… Робот личной охраны Главного Учителя передал меня роботу-конвоиру…
День в школе оздоровления мыслей начинается с радиостишков. Только на этот раз к воспитанникам обращается не Верховный Водитель (очевидно, разговаривать с заключенными ниже его достоинства), а Правитель службы наблюдения. Старческий голос, усиленный радиорупорами, гремит над пустыней: «Эй, воспитанник, подъем! Мы в столовую идем!».
Роботы оделяют нас чашкой похлебки. В мутной воде разболтаны аминокислоты, витамины, углеводы… Учитывая мой рост и вес, мне наливают двойную порцию.
После завтрака вновь звучит бодрый радиоприказ:
«Ну-ка, мигом, подтянись! В две шеренги становись!»
Становимся. Нас считают. Потом группами спускаемся в шахту. Узкие коридоры штолен. Кайло, лопата, тачка — каменный век. И равнодушные голоса автоматических весов, на которые мы вываливаем из тачек руду:
«Прошел час, до нормы вам осталось…», «Прошло два часа, до нормы вам осталось…», «Норма выполнена, до конца урока осталось…». Последняя фраза звучит в подземелье редко. Чаще весы сообщают: «Урок кончился, до нормы еще осталось…»
Когда мы наконец вылезаем на поверхность, жадно хватая побелевшими губами воздух, нас встречает ночь. Фиолетовые луны, посвист ветра в песках, мерный лязг железных шагов. И снова радиорупоры потчуют нас несгибаемым оптимизмом: «Все тревоги и сомненья рождены, ребята, ленью. Мы трудились не ленясь, ужин ожидает нас».
Чашка похлебки. Тесные ложа из эластичного пластика. И хотя мы за день устаем так, что у людей не хватает сил даже на перебранку с соседом, радио радостно внушает: «Спи. Ночные разговоры любят лодыри и воры. Честный гражданин планеты мирно дремлет до рассвета».
Так изо дня в день. Гнетущее однообразие. Жестокое равнодушие механизмов. Продуманная, выверенная годами система. Разумное существо превращается в животное: работа, еда, сон, работа, еда, сон…
И никакой надежды на побег.
К несчастью, человек умеет приспосабливаться к окружающему. К несчастью потому, что лучше умереть, чем утратить способность мыслить. Перестать быть человеком.
Я знал, что в оранжевой пустыне воспитываются поэты, которые не посмели ограничить себя воспеванием хорошей работы, крепкого сна и подвигов Верховного Водителя. Что среди горнорабочих есть ученые, чья мысль не пожелала остановиться, повинуясь приказу. Я видел, что здесь, в круглом колодце шахты, в проволочном квадрате тюрьмы, эти люди смирились. Инстинкт сохранения жизни заставил их думать только о необходимом, жить сегодняшним днем.
В редкие минуты отдыха мои рассказы о межзвездных полетах, о субсветовой скорости космических кораблей, о далекой Земле на миг зажигали глаза людей любопытством и вдохновением. Но равнодушный голос автоматических весов или радиоприказ обрывали разговор. И люди снова становились биологическими роботами. Но все-таки я не мог забыть эти редкие минуты вдохновения…
